— Мы всегда очень пристально наблюдаем за теми, кого называем «вербовочным контингентом», то есть за кругом лиц, среди которых разведка может подобрать помощников, — рассказывал Барковский. — Чем выше место ученого в научной иерархии, тем труднее к нему вербовочный подход. Корифеи науки, а среди них раньше встречалось немало левых либералов, могли симпатизировать СССР, интересоваться нами и потому вроде бы идти на сближение. Но, как правило, контакты ограничивались праздной болтовней. Выдающиеся ученые очень ревностно относятся к собственному положению: не дай бог чем-то себя запятнать. От тех, кто занимается секретными исследованиями и знает цену своей деятельности, никакой отдачи ожидать не стоит. Инстинкт самосохранения у них гораздо сильнее мотивов сотрудничества. Поэтому мы старались выявить людей, работавших вместе с ними, около них, но близких нам по духу, идее. Может быть, в науке они и не хватали звезд с неба, зато непосредственно участвовали в исследованиях — теоретических и прикладных, наиболее важных и значительных.
— Владимир Борисович, атомная тема началась с возглавляемого Кимом Филби содружества. Кембриджская пятерка — классический и крупнейший, по крайней мере, из открытых миру триумфов советской внешней разведки. Ким Филби, Гай Берджесс, Дональд Маклин, Энтони Блант, а также недавно официально признанный пятым номером Джон Кернкросс. Однако если на публичную выдачу Кернкроссу почетного билета в этот развед-клуб ушло около полувека, то имени номер 6 не назовут уже никогда. Шестого, если он существовал, не вычислить. Первым еще в 1940-м атомную проблематику, случайно, так я думаю, затронул Маклин и передал информацию в Москву. Какова была реакция?
— Неизвестно. Архивные материалы не сохранились.
— Но приблизительно к ноябрю 1941 года Москва встрепенулась. По всем иностранным резидентурам разослали директиву: добывать любые сведения об атомном оружии! Срочно. И резидент Анатолий Горский дал задание всё тем же ребятам из «пятерки». Первым снова откликнулся Маклин: передал документы. Владимир Борисович, а вы общались с Филби, Маклином?
— Нет, это делал Горский. Я туда не вмешивался. Горский принес материалы, а в них — технические термины, выкладки и прочая чертовщина. И он мне говорит: «Ты инженер. Разберись. Подготовь для обзорной телеграммы». А там 60 страниц. Я всю ночь корпел, но обзор составил. Это было наше первое соприкосновение с атомной проблематикой. Должен признаться, я тогда не вполне понимал, с чем мы имеем дело. Для меня это была обычная техническая информация, как, скажем, радиолокация или реактивная авиация. Потом, когда я в проблему влез как следует и у меня появились специализированные источники, я стал вникать.
— Значит, с «пятеркой» вы в Англии непосредственно знакомы не были?
— Нет, никогда с ними там на связь не выходил.
— Но вы знали, что такие суперагенты существуют? И что их точно пятеро?
— Могу вам сказать: единственным человеком из нашей британской резидентуры, который фотографировал всю почту, отправляемую в Москву, был я. Великолепно знал их всех, правда, заочно и по кличкам, и кто какие материалы дает.
— И кто из Кембриджской пятерки был, на ваш взгляд, самым ценным?
— Все — и Маклин, и Берджесс, и Филби. Но, работая с их материалами в Англии, я понятия не имел, что это Кембриджская пятерка. В 1946 году я вернулся в Москву, и тут о ней стали говорить именно так. Видите ли, понятие «пятерка» — условное, никаких оперативных целей за собой не скрывает. Ну, работали с нами пять человек, которые были вместе завербованы и привлечены к сотрудничеству. Возможно, потому они и назвались «пятеркой». На самом деле это были совершенно разные люди. Хотя действительно знали друг друга по учебе в Кембридже и по ячейке компартии, в которой некоторые из них состояли. Несмотря на все наши признания, Кернкросс в состав этой «пятерки» не входил. Он из той же самой плеяды, но был как-то отдельно от них. Ну а резидент Горский должен был с ними встречаться и обеспечивать поступление военнополитической информации: планы Германии, намерена ли она напасть на СССР, отношение к этому Англии и Штатов, взаимоотношения англичан с американцами — в целом такой вот букет разведданных. И в 1940 году эта информация пошла от них валом.
— Но каким образом британская контрразведка проморгала таких асов? Утечка-то была жуткая! Ведь посты эти пятеро занимали ключевые.
— Эта утечка у них незаметна до тех пор, пока не начнется утечка у нас. А у нас в годы войны всё было очень здорово организовано. Конспирация соблюдалась, как святой завет. Никто не мог догадаться, чем мы занимаемся, что имеем. Могу утверждать: до взрыва нашей атомной бомбы в 1949 году они не имели ясного представления, что у нас эта работа ведется и где что у нас делается. Предполагать же могли что угодно. Английские и американские физики отдавали должное нашим — Харитону, Флерову, Зельдовичу. Считали их крупными фигурами. Знали, что советская ядерная физика развивается успешно. Но они многое списывали на войну: трудности, безденежье, некогда русским этим заниматься. Первый взрыв нашей атомной бомбы 29 августа 1949 года был трагедией для их политиков и, понятно, разведчиков. По всем статьям проморгали.
— Владимир Борисович, а как вы пришли в разведку?
— Видите ли, я — кондовый научно-технический разведчик. Закончил Станкостроительный институт и о разведке вообще не думал. Не подозревал, что она есть. До войны об этом виде человеческой деятельности народу никогда не говорили. А я учился и одновременно стал летать. Мечтал о военной авиации, умел стрелять, прыгать с парашютом, водил мотоцикл. Между прочим, до недавних пор ездил судить соревнования планеристов — я судья Всесоюзной, или как ее теперь назвать, категории.
И вдруг совершенно неожиданно меня приглашают на Старую площадь и долго-долго мурыжат. Всякие комиссии, разговоры, заполнение анкет, ждите-приходите. А в июне 1939 года приглашают в какое-то укромное место, отвозят в спецшколу и только там сообщают: вы будете разведчиком.
Тогда система подготовки была не такая, как сейчас. Академии и всего прочего не существовало. Маленькие деревянные избушки, разбросанные по всей Московской области. Принимали в спецшколу человек по 15–20. На моем объекте обучались 18 человек, четыре языковые группы — по 4–5 слушателей в каждой. Группки крошечные, и друг друга мы совсем не знали. Да, такая вот конспирация. Она себя оправдывала. Я, например, учился в одно время с Феклисовым и Яцковым. (Знаменитые разведчики, приложившие руку к похищению секретов немирного атома. Звания Героев России за атомную разведку им присвоили одновременно с Барковским. Яцкову посмертно. — Н. Д.) Но познакомились мы уже после возвращения из своих первых и весьма долгосрочных загранкомандировок. К чему лишние разговоры, лишние встречи?
Вскоре нас принялись резко подгонять. Целый ряд предметов был снят, и засели мы только за язык. Занимались английским каждый день по шесть часов с преподавателем плюс три-четыре часа на домашние задания.
Не успел я отгулять отпуск, как меня определили в английское отделение госбезопасности. Месяц стажировался в МИДе, а в ноябре меня уже откомандировали в Англию. Спешка была страшная. Европа воюет, а английской резидентуры как бы и нет. В 1939 году по указанию Берии ее закрыли как гнездо врагов народа. Отозвали из Лондона всех, и агентуру забросили. Только в 1940-м поехал туда резидентом Анатолий Горский. Приказ простой: срочно восстановить связи, отыскать Филби, обеспечить немедленное поступление информации. А на помощь Горскому отправили двух молоденьких сосунков — меня и еще одного парнишку из таких же недавних выпускников.
