Мы — мальчишки, девчонки, кто еще в школу ходил, кто учебу уже заканчивал. Но Агаянц не побоялся поручить нам следить и выявлять фашистскую агентуру. Руководил у них резидентурой Франц Майер. До этого он работал в СССР, знал русский и по-фарси говорил прекрасно. Типичный немец — рослый, голубоглазый майор-разведчик. Начали следить за ним… До августа 1941-го, до ввода наших войск в Иран, держали его плотно. Хотя он, чтобы сбить с толку, и бороду отпускал, и одежду менял постоянно. Несколько раз вышагивал прямо по центру Тегерана в форме офицера Генштаба иранской армии. Или выходит из его квартиры какой-то незнакомый человек, но мы-то знаем — Майер. Обличье новое, а походку не изменишь.
Но потом он все-таки исчез. Мы отыскали его уже в 1943-м. Отрастил бороду, покрасил хной волосы, работал могильщиком на армянском кладбище. Немцы часто маскировались под иранцев. Те, кто хорошо владел языками, выдавали себя за англичан, американцев, иногда даже за русских.
Конечно, интересовались Майером и англичане, тоже шли за ним по пятам. Люди из посольства, из группы захвата были наготове. Но пока наши запрашивали Центр, арестовали немецкого разведчика не мы, а более проворные англичане и прямо на наших глазах. Где-то мы промедлили, ошиблись. Обидно было страшно. Но всё же и благодаря нашим усилиям одновременно с ним арестовали двух его радистов — двух эсэсовцев — обершарфюрера Хольцапфеля и унтершарфюрера Рокстрока. И тех, кто скрывал Майера, тоже. Не знаю, уж зачем это было нужно известному в городе дантисту агаи Кодси и агаи директору публичной библиотеки Рамазани. А вот Кей-хани, преподававший фарси в посольстве Германии, слыл пособником немцев.
Наши ребята помогли обнаружить и помощника Майера Отто Энгельке. И, как мы потом поняли, без Майера и радиосвязи активность немцев к концу 1943 года резко спала.
«Легкая кавалерия» — наша семерка — действовала десять лет. Солидный, скажу вам, срок для разведывательной группы.
На первых порах ничего у нас не было. Разве что велосипеды. Потом, в 1942-м, дали нам на восьмерых один трофейный немецкий мотоцикл «Зюндаб». И я на нем гонял, и Гоар тоже.
Часто немцы от нас уходили — садились на свои машины, а ребятки голыми пятками жали на педали велосипеда… Но фанатики мы были страшные. И очень упорные.
Когда наши два парня в 1941 году засветились в одном остром мероприятии, меня арестовали. Всё тогда оказалось серьезно. Мы точно установили: один из руководителей группы азербайджанских экстремистов ведет активную подрывную работу против СССР, устраивает теракты. Какие-либо разговоры-уговоры с ним были бесполезны, о перевербовке и речи быть не могло. Выход оставался один — террориста убрать, именно ликвидировать, чтобы другим неповадно было, а не вывезти потихоньку куда-нибудь и потом изолировать, как частенько делалось.
Вызвались те самые двое моих товарищей-добровольцев. Задание выполнили, но кое-какие следы оставили. И я попал под подозрение: ребята-то были из нашей группы. Возвращаюсь к себе вечером на велосипеде, вдруг останавливают: велосипед краденый, в полицию! Я сразу, еще до того как меня начали лупить, понял, в чем дело. Бросили в тюрьму. Подвал темный, дело восточное, и потому били здорово: знал же убийц, говори. Это вам не Европа, где с арестованными обращаются все-таки человечнее. Я чистосердечно признался, что знаком с этими ребятами, но даже не догадывался, какие они плохие. Выпустите — и я помогу их отыскать. Девочка с косичками Гоар носила мне в тюрьму передачи и ухитрилась сообщить, что эти двое наших вывезены в безопасное место — в Советский Союз. Мы вообще с Гоар друг друга с детства понимали даже не с полуслова — с полувзгляда. Я держался своей легенды, обнаглел, стал просить освободить. Известный тегеранский коммерсант-кондитер Вартанян требовал отпустить невинно арестованного сына. Роптали богатые и бедные армяне — за что посадили? И меня, семнадцатилетнего паренька, поддав на прощанье ногой, после трех месяцев отсидки выкинули на улицу. Это первый и последний раз за все 45 лет рискованной работы, когда операция закончилась для меня тюрьмой. И мы с «легкой кавалерией», и наша резидентура извлекли из этого хороший урок. Нельзя даже в момент наивысшего риска светиться, нельзя давать ни малейшего повода.
Конечно, и после моего освобождения иранский тами-нат — тайная полиция — пытался нас контролировать, но с ним «легкая кавалерия» справлялась.
Но вот почему мы уходили от немцев? Сейчас, как профессиональный разведчик-нелегал, я на сто процентов уверен, что они не могли не засечь наружки. Против нас — лучшие кадры абвера, а мы — мальчики, еще без усиков, а уж что без опыта… Наверное, потому всерьез немцы нашу слежку не воспринимали. То появляются какие-то мальчишки, то исчезают. Правда, мы быстро чередовались, меняли друг друга, чтобы уж очень не примелькаться. И связи постоянно расширяли. Бывало, успевали даже фотографировать чужих агентов.
Немцы же на нас плевали. А разведка — дело серьезное. За свое пренебрежение их разведчики поплатились. Только за полтора года одной нашей работы было четыре сотни провалов немецких сотрудников и агентов. В основном это были иранцы — министры, полицейские, чиновники, немало предпринимателей. Некоторые выходили из шахского дворца прямо на встречу с немецкой резидентурой.
Часть арестованных наши перевербовывали вместе с англичанами еще в Тегеране. Когда вошли советские войска, некоторых депортировали в СССР, и потом их, видимо, уже в Москве перевербованных, мы снова встречали в Тегеране. Интересный процесс: работа на одних, арест, «перевоспитание» и бывшие враги превращались в твоих же агентов.
Но наша работа не ограничивалась только слежкой. Иногда приходилось рисковать, действовать жестко. Бывало, висели на волоске, но никто не трусил, не ныл. Знаете, за ту операцию по предотвращению покушения мы получили единственное за все годы войны поощрение — благодарность из Москвы от одного из руководителей отделения: «Личная благодарность “Амиру”, “Хану”, “Горцу”»… И как мы были счастливы, как этим гордились!..
Случались с нами невероятные истории. Никак в ГРУ не могли понять, чем занимается немецкий разведчик Фармацевт. Поступают агентурные сведения, что он проник в иранскую верхушку, проводит встречи с генералами, а доказательств — ноль. Целый месяц наружка за Фармацевтом ходит — бесполезно, за ним ну просто ничего нет. Бродит по Тегерану, часами на базаре шатается или чай пьет в кафе. И тогда наши военные разведчики обратились к Агаянцу, а он — к нам.
Работаем по Фармацевту — ничего интересного, но агентура-то сообщает: снова встречался с иранцем из Генштаба. Решили посмотреть, чем он занимается у себя на вилле по утрам. Это в северной части Тегерана, где жили в основном люди обеспеченные. Все крыши соседних домов облазили, пока не нашли идеальной точки обзора. Вдруг с чердака видим: сидят у бассейна два абсолютно как две капли воды похожих друг на друга человека и спокойно беседуют. Понимаете? Немцы использовали близнецов. Прием в разведке не новый, но все наши на него попадались. Брат-близнец демонстративно уходит из дома, уводит цепляющуюся за ним наружку, а второй брат — Фармацевт — спокойно отправляется на встречу с агентурой. Прямо какой-то Голливуд. Мы на несколько дней к братишкам буквально приклеились. И быстро поняли, что тот, кто уходит первым, — чистое прикрытие, нам не нужен. А вот второй…
