— Это кто-то из шестерых?
— Так мы с Лоной прозвали человека, которого вы продолжаете именовать Абелем. Вот кто блестяще разбирался в физике! А сотрудничество началось своеобразно. Хелен, вы наверное поняли, была не из пугливых, но однажды чуть не запаниковала. Ехала в метро и вдруг спиной ощутила: следят. Меняла направления, пересаживалась. Народу в воскресенье в сабвее немного, и за четыре часа этой гонки она измоталась. Но решила, что оторвалась, поехала домой, и уже на выходе к ней подошел человек в соломенной шляпе. Сказав что-то незначительное, привлек ее внимание и… произнес пароль. Он следил, есть ли хвост за ней и за ним. И приблизился, только с десяток раз проверившись. В этом — весь Милт. Он любил назначать встречи в зоопарке, предпочитал соседство певчих птиц. Ему нравилось их пение, как и то, что в зоопарке человек, наблюдающий не за птицами и животными, а за себе подобными, невольно заметен.
— Кто из шестерых был вам ближе? С кем работалось легче, спокойнее?
— Легче, спокойнее — не те слова и не те ощущения. О каком спокойствии вы говорите? Мы дружили со всеми, и когда оказались в Москве, эта личная, замешанная на общем деле и чувствах дружба переросла в дружбу семейную. Бена (Лонсдейла-Молодого. — Н. Д.) уже нет, а его жена Галина меня навещает. И жена Джонни — тоже… И Юрий Соколов. Милт умер, но мы видимся с его дочерью Эвелиной. Мы были волею судьбы друзьями там. Собственной волей оставались друзьями и здесь.
— Говорят, что в нелегальной разведке не до дружеских отношений…
— Без них делать нечего! Милт умел объединить людей. Бен — завести шуткой. Анатолий Яцков, мой второй по времени начальник, поражал хладнокровием. Как он натерпелся и сколько испытал, когда Лона ждала Персея и застряла около Лос-Аламоса на месяц! У всех у них было прекрасное образование. О Милте я уже говорил. Яцков — умнейший инженер. Семен добился ученой степени в Москве и Массачусетском технологическом институте. И мне с моим дипломом преподавателя истории, полученным в университете Колумбии, было интересно с ними. Конечно, с одними я сходился ближе, с другими — не слишком. Но общая цель объединяла. Мы знали твердо, за что бьемся. Хороший ответ на ваш вопрос?
— Откровенный. На чем все-таки строились отношения в связке американский гражданин и разведчик из чужой страны, на которого он работал? Относительно бескорыстия я все понял. А как с дисциплиной? С безоговорочным подчинением приказам?
— Дисциплина, приказ — часть профессиональных отношений. Но мы работали не на кого-то, а вместе. Улавливаете разницу? И каждый глубоко уважал друг друга. Существовали моральные обязательства, которые выполнялись. Мы берегли наше дело и себя. Хотите верьте, хотите нет, но эти отношения невольно усваивались родственниками, передавались даже детям. Люди поддерживали определенные, иногда рискованные связи со мной, с Лоной, видя нашу признательность за ими совершенное.
— Вы намекаете, будто секреты приплывали к вам и в форме некой благодарности?
— Почему бы и нет?
— Но тогда в Нью-Йорке вы же чувствовали, что конец неизбежен? Даже если бы американская секретная служба не расшифровала бы в 1950-х посланий НКГБ
[9] военных лет, не провела бы так называемую операцию «Венона», все равно порвалось бы другое звено. Цепочка-то хрупчайшая. Когда вы поняли: провал близок?
Операция «Венона».
Была проведена Агентством национальной безопасности США и великолепными английскими специалистами. В результате, как утверждают американские источники, были раскрыты некоторые шифры, которыми в 1940-х годах пользовалась советская разведка. Такое стало возможно после предательства в сентябре 1945 года Игоря Гузенко — шифровальщика Главного разведуправления Советской армии, работавшего в Канаде под прикрытием сотрудника посольства СССР. Гузенко прихватил некоторые шифры и передал их американцам. Те долго не разглашали информацию о расшифрованных кодах. Даже при предъявлении обвинений арестованным советским агентам данные, содержавшиеся в частично дешифрованных радиограммах, не оглашались в надежде на то, что русские не догадывались о дешифровке. Вот почему некоторые обвинения в судах звучали неубедительно.
Бегство со всех ног
Очередная деликатная тема: уход от ареста, а в случае с Коэнами — и полный разрыв с родиной, с Соединенными Штатами. Кто слышал о запутанных путях, по которым пробираются в другую державу, готовую дать приют честно ей послужившим? Кто и сегодня в точнейших деталях знает, каким же образом добрался из Бейрута до Москвы знаменитый Ким Филби? Даже штрихи обменов «шпион на шпиона» не предаются особой огласке. Но довольно неожиданно для меня Моррис не слишком запирался. Два офицера Службы внешней разведки слушали недлинную его исповедь с неменьшим интересом, чем я. Что может быть трагичнее бегства из родного дома?
Маккартизм, названный так по имени развязавшего «охоту на ведьм» сенатора Джозефа Маккарти, бушевал так, что под подозрение, иногда приводившее в камеру, попадали люди, казавшиеся по сравнению с Коэнами невинными младенцами. Испания, компартия, нескрываемая симпатия к Советам — одно это могло бы насторожить ФБР. К тому же Коэн, как руководитель группы, общался со множеством источников-американцев.
Коэны, возможно, и были на подозрении у контрразведки в связи с одним громким делом, однако в США никогда не привлекались к ответственности и ни разу не допрашивались. Их фамилия вновь мельком всплыла в США лишь однажды — при обыске у арестованного советского агента, назвавшегося Рудольфом Абелем, из конверта, где он хранил наличные, выпали две маленькие фотографии для паспорта. Вроде бы — Коэны. Соседи Морриса и Лоны по дому в Нью-Йорке, которым показали снимок Абеля, не совсем уверенно сообщили: кажется, этот человек как-то под Рождество наведывался к Коэнам. Но это не точно, совсем не точно.
Все-таки еще в 1950 году Центр решил постепенно выводить Луиса и Лесли из игры. О достижениях американских дешифровальщиков в Москве не догадывались, но арест советского атомного агента Фукса секретом не был. И связь с Абелем приказали прекратить.
Клод — Соколов порекомендовал Моррису поменьше общаться с другими членами группы. В один далеко не прекрасный день, как вы уже знаете, Клод, вопреки всем законам разведки, пришел к ним домой: надо уезжать. Вскоре у них появились паспорта на имя супругов Санчес. Многих путешествие на пароходе по маршруту Нью-Йорк — мексиканский порт Вера-Крус, да еще за чужой счет, обрадовало бы. Но только не их…
— Летом 1950-го мы начали готовиться к отъезду. Понимали, что, если не уедем, рискуем попасть под подозрение, — вступает Моррис. — Это выведет на Лос-Аламос. Я простился с друзьями. С отцом…
— Он имел хоть какое-то представление, чем вы занимаетесь?
— Отец понял, что расставание — навсегда. Понимал это и я. А для друзей мы создали целую легенду. Она была столь похожа на истину, так переплеталась с жизнью, которую мы вели, что у близких товарищей подозрений не возникло. Но я-то знал: судьбу не обманешь. Я любил мою страну, знал мой родной Нью-Йорк, как собственную ладонь. Я делал дело, которым гордился и которое мне приходилось вот так решительно бросать. Что ждало меня, Лону? Не думайте, будто я не слышал о жестокости вашего дядюшки Джо (Сталин. — Н. Д.). И при прощании я эмоционально не выдержал, чуть не опоздал на судно. Отец, мне кажется, тоже понял, что нам больше никогда не увидеться. Один из тяжелейших моментов моей жизни…
