Курчатов, быстро ознакомившись с данными разведки, уже в конце марта 1943-го поставил перед разведчиками конкретные вопросы, попросив «разведывательные органы выяснить, что сделано в рассматриваемом направлении в Америке». И получал вполне конкретные ответы.
Достаточно сказать, что по некоторым источникам неутомимый Курчатов лишь за один месяц перелопатил более трех тысяч (!) страниц переданных в его распоряжение секретных материалов. Это позволяет представить не только его работоспособность, но и всю ударную мощь работы советской разведки за рубежом. Курчатову было понятно, что, отбросив всяческую словесную шелуху, вопрос поставлен прямо: кто кого? Какое-то время молодой руководитель испытывал разочарование. Постановления и решения принимались, но сами научные работы не то чтобы тормозились, но шли вяло…
На помощь Курчатову опять пришел Берия. Зловещий Лаврентий оттеснил от кураторства проекта медлительного Вячеслава Михайловича Молотова, превратившись из его первого зама в официального начальника «работ по урану».
Становилось понятно и иное: немцы постепенно отстают в этой гонке умов; англичане не выдерживают взятого было рекордного темпа по изготовлению первой атомной бомбы; все лучшее, что только и могла дать наука, собрано в США.
И тут Берия еще больше повысил роль разведки. Барковский несколько саркастически отзывается об отделе «С» под руководством Судоплатова. Не думаю спорить с Владимиром Борисовичем, но все же благодаря концентрации данных в одних судоплатовских руках скорость передачи разведывательных материалов из-за рубежа непосредственно Курчатову резко возросла. Прямо через секретариат Берии Игорь Васильевич получал иногда в день по 200 страниц только что присланных из США, к примеру, донесений. Грозный Берия сумел организовать дело так, что никакой утечки информации за все годы работы не произошло. Создание бомбы в СССР явилось для мира грандиозным, как и говорит. Барковский, сюрпризом — для многих неприятнейшим.
В наведении тотальной секретности, конечно, сыграли свою роль не только внушаемый Берией страх, но и, отдадим ему должное, умелая конспирация. Работа, скорее, пошла не потому, что все ученые были запуганы, а благодаря некой созданной Берией атмосфере доверия или, если хотите, внушаемой им в академиков вере: все равно создадим, другого выхода нет. Пошли и на то, чтобы познакомить нескольких руководителей проекта во главе с «Бородой» — Курчатовым с Судоплатовым и его людьми. Даже жесточайший генерал Наум Эйтингон
[11], прозванный после уничтожения Троцкого «карающим мечом Сталина», нашел общий язык с двумя-тремя ведущими научными светилами.
Кстати, Берия любил в своем кругу прихвастнуть, что это его ведомство сделало Курчатова академиком. Как сказать… Действительно, существовала угроза, что даже осенью сурового 1943-го академическое сообщество может проявить так и не выжженное расстрелами и чистками свободолюбие и накидать молодому Курчатову черных шаров при тайных выборах в Академию наук. Тогда было создано дополнительное место — и Курчатов закономерно, а главное, без нервотрепки, сделался равным среди равных.
В общем, как ни крути, а именно дальновидности Берии-чекиста мы во многом обязаны той скорости, с которой в обескровленной войной стране создавалась атомная бомба. Научный прорыв совершался совместно: разведчики рисковали и информировали, а наши ученые, не тратя времени на повтор чужих исканий, метаний, проб и ошибок, воплощали в практику…
Тысячи простых солдат, шахтеров, заключенных добывали уран. Вот уж с чьим здоровьем, да что там — жизнями не считались, посылая людей чуть ли не на верную смерть. Выживали единицы, но это оставалось наглухо засекречено и мало кого беспокоило, воспринимаясь как должное. Безжалостность приносила плоды: появился свой уран.
В государстве царил не аскетизм — кромешная бедность. Мой покойный отец, военный корреспондент Совинформбюро и «Известий», рассказывал, что вырываясь с фронта навестить раненых друзей в госпиталях, переживал за них страшно. Что не хватало лекарств, знали все и с этим терпеливо мирились. Но вот с другим… Люди отдавали жизнь, а кормили их плохо, и даже чай наливали в жестянки от консервов! Все средства, как думалось, шли на фронт. Оказывается, не только: миллионы могучим потоком вливались в науку, в атомные разработки.
Когда в конце 1944-го — начале 1945-го Берия возглавил атомный проект, ученые, над ним работавшие, почувствовали это сразу. Им прибавили зарплату, увеличили пайки, ведущих обеспечили машинами и даже дачами.
Курчатов в посланиях к Берии не стеснялся. Иногда, ознакомившись с переданными ему документами, честно писал: «Ввиду того, что исследования по этому методу у нас совсем еще не продвинулись вперед…»
А разведка творила чудеса! Расскажу о том, что еще никогда не попадало на страницы. В конце 1960-х — начале 1970-х годов военный перевод в Московском государственном институте иностранных языков преподавал полковник Павел Ангелов. Исключительно легкий в общении, любящий шутку, отлично знающий язык, был он любимцем переводческого факультета. Мне повезло: Ангелов вел нашу английскую группу. Бывало, повесив на стул полковничий китель, увешанный орденскими планками, переворачивал стул и занимался с нами, старшекурсниками, тем, что сейчас назвали бы ролевыми играми. Допрос пленного, разговор со случайно оказавшимися в расположении американской воинской части гражданскими, выяснение биографии заинтересовавшего тебя человека… Тут боевой офицер и участник Великой Отечественной Ангелов был мастак. До сих пор помню его четкие построения на манер американцев: «Dress right dress, ready front! Eyes left! Colonel Angelov…»
[12]
Имя его было окружено если не легендой, то уж точно — ореолом таинственности. Рассказывали, будто во время войны он служил с американцами, молодым офицером открывал с ними второй фронт. Может, был даже связан с разведкой? Судьба необычная…
Заметен был у полковника какой-то непривычный юным инязовским ушам акцент. Потом другие преподаватели английского корили нескольких его старательных учеников за привитые нам фонетические и лексические навыки: «Откуда лезет из вас это канадское?»
Только десятилетия спустя, из бесед с Владимиром Борисовичем Барковским, выяснилось, что действительно — «оттуда», откуда и должно было. Только служили они по разным ведомствам. Барковский — по внешней разведке, линия НТР в Англии. Ангелов — по линии военной разведки, где он в Канаде поддерживал связь не с кем-нибудь, а с известным ученым, скажем — Наном Мэем. Когда же тот заартачился и уже на решающем этапе попробовал прервать сотрудничество, молоденькому тогда Ангелову был дан приказ вернуть заблудшего атомщика пусть не в родное, однако — в знакомое лоно.
Не знаю, увещеваниями или чем другим взял Ангелов. Мне кажется, он был не слишком способен на грубость и запугивание и, наверное, обаял Мэя, обработал своей улыбкой. Хотя кто знает? Суровая война заставляла прибегать к любым методам достижения цели. В итоге канадский атомщик все-таки передал образец урана в очень ждавшие его руки…
