Противоречия возникали. Уж слишком разными были взгляды этих невольно сошедшихся людей. Стоило уже осужденному на 30 лет Абелю спросить у Донована, что с ним будет, если кассационную жалобу удовлетворят и приговор отменят, как американец жестко отрезал: «Если мои труды окажутся успешными и вас освободят, то, Рудольф, мне, возможно, придется застрелить вас самому. Не забывайте о моем офицерском звании командора».
Тем не менее именно Донована надо благодарить и за искусную защиту, и, бесспорно, за обмен.
О самом обмене в Штатах сочинено немало. В чужом описании сцена была не совсем похожа на ту, что запала всем нам в память по фильму «Мертвый сезон». Машины с Донованом и с жестко охраняемым Абелем ехали по безлюдным в ранний час улицам Западного Берлина. На мосту, который «вел в оккупированную Советским Союзом Восточную Германию, <…> виднелась группа людей в темных меховых шапках. Выделялась высокая фигура одного из советских официальных представителей в Восточном Берлине, с которым я вел переговоры об обмене заключенными. Теперь трем правительствам предстояло завершить этот обмен. По нашей стороне Глиникер-брюкке прохаживались американские военные полицейские. Позади остановились два автомобиля вооруженных сил США. Окруженный здоровенными охранниками, появился Рудольф Абель <…>. Теперь, в самый последний момент, он держался только благодаря выработанной им самодисциплине».
Две группы людей стояли на Глинике с двух противоположных сторон. Обмен начался не сразу. Опоздание составило где-то минут 20. Очевидно, шли телефонные переговоры. Наконец от группы, пришедшей с востока, отделился высокий и, как подчеркивают американские авторы, худой человек. Было 10 февраля, и сердобольные русские приодели Пауэрса в длинное, теплое, типично московское пальто. На голове — русская меховая шапка. Фигура вступила на мост, и одновременно с ней навстречу направился человек тощий, чуть пониже. Холод, а голову Абеля укрывает лишь кепочка, ему зябко в тоненьком американском легком пальто. Они разошлись на середине моста. Не было сказано ни слова, не брошено ни взгляда. Зато вскоре с той, восточной стороны моста до американцев донеслись радостные и веселые восклицания.
На западной стороне стояла полная тишина. К Пауэрсу с его русской шапкой на голове подошел, наверное, старый знакомец: «Вот и мы, наконец, капитан». И Пауэрс слабо улыбнулся. И, как и в «Мертвом сезоне», взревели моторы. Капитана быстренько усадили в машину, звонко хлопнули на ветру автомобильные дверцы, и авто умчались.
Но до этого Абелю пришлось отсидеть почти пять лет с преступниками разных мастей. Отношения полковника с их криминалитетом складывались любопытно. Во время пребывания «русского шпиона» в тюрьме власти слегка нервничали. Как бы не напали на него уголовные преступники, так любящие избивать чужих, проявляя свой американский патриотизм. Тем более поначалу в камере вместе с ним сидел мафиози Винченце Скиланте из известного гангстерского клана Альберто Анастази. Он сразу начал бучу: не хочу делить камеру с иностранцем, да еще и «комми». Дело дошло до управляющего тюрьмой Алекса Крымски. Винченце требовал перевода в другую камеру. Крымски не прореагировал, и здесь от уголовника можно было ожидать чего угодно. Но, как понятно, состоялись какие-то разговоры с Абелем, завязались контакты. И после этого протест гангстера выразился в странной форме. Мафиози требовал ведро воды и жесткую щетку, затем часами драил пол камеры, не поднимаясь с четверенек. Прошло еще несколько тревожных дней. И внезапно для тюремного начальства отношение Скиланте и других заключенных резко изменилось. Неизвестно, что там говорил им Вильям Генрихович, но уголовники принялись оказывать сокамернику уважение. Это проявлялось и в вежливом обращении. С той поры в американских тюрьмах заключенные иначе как почтительным «полковник» сидельца Абеля не называли.
Полковник много читал. Донован передавал подзащитному стопки книг. Из-за одной разгорелась целая полемика с тюремным начальством. Надзиратель отобрал у полковника шпионский детектив. И в принципе был прав: по существующим нормам, обвиняемому в шпионаже читать подобное законами запрещалось. Вдруг воспользуется почерпнутым из триллера в своих целях. И Донован пошел на принцип, доказав, что ас класса Абеля, водивший ФБР за нос девять лет, сам мог бы сочинить с десяток романов похлеще. (Что, кстати, Вильям Генрихович и сделал в середине 1960-х, взявшись за сочинительство на отдыхе в сочинском санатории.) И начальство уступило.
Донован с профессиональной точки зрения вообще оценивал Абеля исключительно верно. Когда в тюрьме Атланты цифры IQ, отражавшие интеллект полковника, к удивлению тюремщиков совсем зашкалили, Донован успокоил их. Да, заключенный действительно гений, но не надо этому удивляться. И сообщать полковнику новость тоже не стоит. Но сообщили. Тюремный телеграф действовал безотказно.
В то же время «случай Абеля» кое в чем раздражал толкового защитника. Он не мог уразуметь, почему обвиняемый в ущерб собственным интересам категорически отказывается произнести на суде хоть слово в свою защиту. Это же затрудняло его, адвоката, работу. Речь обвиняемого с его-то высочайшим интеллектом могла бы еще больше расположить к нему если не судей, то уж точно присяжных. Кристальнейшие моральные принципы Абеля остались выше понимания американского юриста-разведчика. В одном из оживленных, однако корректных споров подзащитный расставил все точки. Прямо сказал, что ничего говорить на суде не будет.
Разгорелся, хотя уже после процесса, и еще один конфликт. Донован «подколол» Абеля вопросом: «Как вы думаете, а какая судьба ожидала бы американского шпиона, пойманного при схожих обстоятельствах?» Джеймс нетонко намекал на неминуемый расстрел. И Абель, назвав собеседника «коллегой, который его понимает» (тоже толстый намек на то, что из разведки никогда не уходят), ответил: «Извините, но не я же писал советскую конституцию».
Я множество раз читал, будто Донован защищал полковника Абеля «абсолютно бесплатно». Это и правда, и неправда. Когда Вильям Генрихович признался, что является обладателем советского паспорта, и попросил связаться с советским консульством, ЦРУ согласилось. Но в консульстве, добросовестно проверив список советских граждан, никакого Абеля не отыскали. Я долго допытывался у сотрудников управления, к которому был приписан разведчик, почему допустили такую оплошность. Мне объяснили: «Консул попался не тот. Не наш. Да и откуда взяться фамилии Абеля в этом списке? Но мог, мог бы отправить просьбу к нам. Не отправил».
Когда грубую ошибку заметили, маховик мгновенно раскрутился в другую сторону. Очень быстро нашлась «госпожа Абель». Жена настоящего Рудольфа Ивановича Абеля Ася удивилась бы, узнай, что живет она в ГДР, а еще точнее — в Лейпциге.
Еще больше удивилась бы, если бы ей сказали, что пользуется услугами известного адвоката из ГДР Вольфганга Фогеля. Этот великолепный юрист не раз оказывал содействие своей стране — ГДР при обмене заключенными, в основном политическими. Услуги Фогеля ценились и на Западе. Полагали, что власти Восточной Германии разрешали рисковые демарши только этому редкому смельчаку, постоянно заявлявшему о гуманной миссии правосудия. И Фогель вел обмены. В 1977-м ему удалось выменять крупного агента, ученого из ГДР Адольфа Фрухта, работавшего по идейным соображениям на американцев. За профессора отдали чилийца Хорхе Монтеса, коммуниста-сенатора, захваченного хунтой Пиночета после свержения президента Альенде. И будущего Героя России Алексея Козлова выменял тоже Фогель, но гораздо позже — в 1982-м. Вытащил из застенков ЮАР и отдал за него целый автобус западноевропейских шпионов плюс южноафриканского офицера, взятого в плен кубинцами во время боевых действий в Анголе. Одиннадцать — за одного!
