– Да, да! – тут же отреагировала Алевтина. – В том, что Рязанкина это рассказала, нет ничего плохого. Почему она должна страдать из-за шуток других?
– А почему другие должны страдать из-за ее шуток? – вырвалось у Олеси.
Класс притих.
– Так вы это сделали нарочно? – довольно улыбнулась завуч. – Что же, все понятно. Людмила Ивановна, продолжайте урок.
Алевтина Петровна прошлась вдоль доски.
– Дневник. Родителей. И можете искать для себя новую школу, – отчеканила она на выходе.
– Одну на двоих, – не преминул ввернуть Васильев.
Дверь закрылась.
– Вот дура-то! – раздалось откуда-то.
От волнения у Олеси кружилась голова, она не понимала, что происходит. Это был какой-то кошмарный сон, из которого нужно было немедленно выбираться.
«Все напрасно, все напрасно», – настойчиво звенело в мозгу.
Кто-то что-то говорил, Людмила Ивановна безуспешно пыталась навести порядок. Среди общего гвалта Маканина услышала, как всегда, спокойный голос Генки Сидорова:
– Правильно! Хоть уйдешь из этого курятника.
И тут слова завуча обрушились на нее со всей своей неумолимой жестокостью. Глаза обожгли набегающие слезы.
– Че это?
Рядом стоял Галкин и вертел в руках записку Быковского.
– Это не тебе, – прошептала Олеся, сминая и без того жеваный листок.
– А кому? – не отставал Галкин. Видимо, происшествие с завучем его волновало гораздо меньше непонятного послания.
– Это от Быковского. – Олеся опустилась на стул, положила голову на сложенные руки.
– А чего ему от тебя надо? – сурово сдвинул брови Серега.
– Ему – ничего, – не поднимая лица, пробурчала Маканина. – А мне надо, чтобы ты от меня отстал!
– Ты из-за журнала, что ли?
Олеся резко подняла голову.
Галкин был безмятежен, словно его каждый день выгоняли из школы. Он даже улыбался.
– Брось! – хмыкнул Серега. – Пошумят и перестанут.
– Отвали от меня, слышишь! – не выдержала Маканина. – Все от меня отстаньте! – взвизгнула она, захлебываясь слезами.
В классе замолчали. И среди этой гробовой тишины раздался насмешливый голос Васильева:
– Молодые бранятся – только тешатся.
Олеся шарахнулась от этих слов, как от удара. Ухватилась за парту, чтобы не свалиться на пол. Слезы мгновенно высохли. В голове словно застучали молоточки.
Выглядела она, наверное, ужасно. Оглянувшаяся на нее Рязанкина испуганно прошептала:
– Ой, мамочки!
– Маканина, с тобой все в порядке? – подала голос Людмила Ивановна.
– Да ты что! – До Галкина, наконец, начало доходить, что с Олесей творится что-то неладное. – Из-за этой ерунды? Да я их…
Он сделал шаг к Олесе, потом качнулся назад и медленно, задевая неровно положенные на парты учебники и тетрадки, побрел по проходу.
– Галкин, ты куда? Урок еще… – запоздало воскликнула химичка.
Сергей поднял голову, долгим взглядом посмотрел на Людмилу Ивановну, а потом метнулся к демонстрационному столу.
– Не надо! – завопила Ксюша.
– Стой, дурак! – Быковский стал выбираться из-за своей неудобной парты.
Галкин одним движением смахнул пробирки с демонстрационного стола на пол. Зазвенело, разбиваясь, стекло.
– Подожди!
Олеся бросилась вперед. С грохотом отлетел стул. Маканина еще успела заметить Сидорова, от испуга вжавшего голову в плечи, округлившую рот Людмилу Ивановну. В следующую секунду она уже висела на плечах Галкина. Но было поздно. Ногами он топтал химикаты. По классу распространился неприятный запах.
– Всегда! Всегда так! – ревел Серега. – Ничего нельзя сделать. Сволочи!
Он схватил со стола последнюю колбу и с размаху швырнул ее в раковину. Брызнуло стекло. Послышалось странное шипение. Из раковины повалил дым. С громким хлопком в ней что-то взорвалось. Все, как по команде, попадали на пол.
Раковина отделилась от стены и ухнула вниз. Гулко треснула керамика. Из разорванной трубы полилась вода. Крышечка водослива выкатилась на пол и зазвенела, кружась среди осколков.
– Офигеть, – прошептал Васильев, выбираясь из-под парты.
Галкин последний раз пнул ногой остатки реактивов, посмотрел на застывшую Маканину и вышел из класса.
Дверь закрылась с таким грохотом, что задрожали цветы на подоконниках.
Людмила Ивановна тяжело опустилась на приступок перед кафедрой.
Ученики 9-го «Б» торопливо собирали свои вещи и по одному выбирались в коридор.
Олеся присела над разворошенным стеклом, провела рукой по хрустким осколкам. Порезалась. На пальце набухла красная ягодка крови.
Но ей уже было все равно.
Рядом с разбитой раковиной остановился Быковский, коснулся ботинком белого расколотого бока.
– Щелочной металл калий, – назидательным тоном произнес он, – при соединении с водой дает щелочь и выделяет энергию. От этого вода мгновенно нагревается до кипения, а трубы лопаются. – Он посмотрел на поникшую Олесю. – Глупо.
– Почему? – Маканина вяло ухмыльнулась – она не понимала, почему это самая обыкновенная реакция калия вдруг стала глупой.
Быковский покачал головой и промолчал. Олеся подняла на него глаза.
Взлохмаченные волосы, на виске бьется жилка, шелушащаяся кожа около уголков губ – Павел. За многие годы учебы такой знакомый – и в одну секунду ставший таким далеким. Впрочем, как и все остальные. Случившееся непреодолимой стеной отделило Олесю от всего класса. Она чувствовала себя отверженной. Словно заляпанная грязью, она вошла в вагон метро, и теперь все сторонятся, боясь прикоснуться к ней и испачкаться.
На пороге появилась Алевтина Петровна, быстрым взглядом оценила обстановку и кивнула Маканиной.
Все было ясно без слов. Надо вставать, стряхивать с себя оцепенение и идти объясняться с директором.
Идти никуда не хотелось. Все было бессмысленно.
Олеся не спеша сложила учебники в сумку, застегнула ее на все ремешки и пошла вон из школы.
Какой-то рок, проклятье преследовали ее с того дурацкого дня в Питере, когда все поехали на кладбище, а она осталась вдвоем с Галкиным.
Маканина задрала голову, надеясь увидеть наглую ухмыляющуюся рожицу своего персонального чертика. Но вверху никого не было. Только пыльный потолок.
В школе еще шли уроки. В коридорах стояла тишина. Ученики 9-го «Б» растворились в пустоте лестничных пролетов. Олесины шаги одиноким эхом метались среди голых стен.
