Каждая дивизия имела свой Военный трибунал. Председателем был генерал – командир дивизии, но он делал только то, что говорил ему судья – профессиональный юрист в чине майора, кроме них в совет входили один или два фельдфебеля и один военнослужащий из части, где проходило заседание суда.
– В немецкой армии были штрафные батальоны, вы знаете кого-нибудь, кто там был?
– Да. Один солдат во время отступления в одном населенном пункте спрятался в русском доме. Он хотел дождаться, пока придут русские. Днем позже мы атаковали, отбили этот населенный пункт и его там нашли. Он в этом признался, его судили и отправили в штрафной батальон.
Во второй половине октября у нас была пауза. Мы смогли отмыться и выспаться. Ремонт униформы и нижнего белья (если у кого-то вообще еще был второй комплект) сам по себе уже был отдыхом. Однажды даже оба дивизионных священника провели молебен. Это было что-то вроде психологической разгрузки. Не знаю, было ли это кому-нибудь полезным. Лично мне это не помогло. Я должен был сам найти себя. Сильное внутреннее напряжение последних месяцев просто так ни у кого не проходило.
В конце октября нас эшелоном перебросили в направлении Ржев-Белый. Где-то в районе Белого поезд остановился, мы выгрузились и, совершив марш, остановились в селе Плоское. Впервые за долгое время каждый экипаж получил место в русском доме. Русские женщины, мужчин, ни старых, ни молодых, не было, были очень дружелюбны, но сохраняли дистанцию. Никаких злоупотреблений не было. У нас было время отдохнуть и подготовиться к приближающейся зиме. Шло обучение. Служба не напрягала, и, я отдельно хочу подчеркнуть, не было никакой политической пропаганды.
– С течением войны изменилось ли отношение мирного населения в России к немецким войскам?
– У нас всегда были очень хорошие отношения. В принципе было так: когда мы стояли в каком-то населенном пункте, танк ставили перед домом и спали в доме. В кроватях, если они там были, мы спали неохотно, потому что там были вши и клопы, но зимой мы спали на печи, вместе с русскими стариками и детьми, хотя точно знали, что у нас будут вши. Мы русским и украинцам, когда были на юге, ничего плохого не делали, и они нам тоже ничего плохого не делали. Конечно, мы не были уверены позже, начиная с 1943 года, связаны они с партизанами или нет. Но в принципе никаких изменений не было, были человеческие отношения. У меня один раз была такая история, мы стояли в одном населенном пункте, там была большая открытая площадь. Рядом был штаб полка. Я сидел рядом с танком, приехал посыльный на мотоцикле, я вообще не понимаю, как такое могло произойти, вокруг было полно немецких солдат, но этого посыльного на мотоцикле застрелили. Это была русская партизанка, она спряталась в какой-то дыре и укрылась соломой. Я не понимаю, почему она это сделала, кругом было полно немецких солдат. Она должна была понимать, что ее немедленно поймают. Немецкий солдат, посыльный на мотоцикле, был убит, ее сразу же увели и потом, вероятно, допрашивали. Скорее всего она за это расплатилась жизнью.
– Насколько партизаны вообще были проблемой?
– Они были большой проблемой. Очень большой проблемой. У нас два или три раза были бои с партизанами. Плохо было то, что они в лесах или на проселочных дорогах прятались в кронах деревьев и оттуда стреляли, старались убить офицеров. Кроме этих случаев, я с партизанами не встречался. Еще один раз во время прорыва русских партизаны напали на лазарет, я как раз случайно был там.
– Вашу дивизию использовали в действиях против партизан?
– Нет. Конечно, могло быть так, что какой-то командир говорил: проверьте там в лесу, нет ли партизан. Но целенаправленно против партизан нас не использовали. В принципе у танков были другие задачи, кроме борьбы с партизанами.
– У вас в роте были хиви?
– Да, двое или трое на кухне. Начиная с 1942 года. У нас еще были русские солдаты немецкого происхождения. Они часто были переводчиками.
– Было много перебежчиков с русской стороны?
– Да, да. Иногда их было ужасно много. Но, когда ввели комиссаров, их стало меньше.
– Как боролись со вшами?
– Был порошок. Один раз летом приехал передвижной пункт очистки от вшей, мы построились туда голые, помылись, но униформа после обработки села, и мы не могли ее надеть. На фронте было затишье четыре-пять дней, и мы отовсюду доставали какую-нибудь униформу, потому что старую невозможно было надеть. В конечном итоге нам дали новую униформу. Мы выглядели как цыгане. Нас как танкистов никто не принимал всерьез. Это было ужасно. Когда я писал письма моей матери, я первым делом ловил вошь и раздавливал ее на письме.
Привожу выдержки из моего военного дневника того времени:
29 октября. Утром в 7 часов рота отправилась. Мотор не тянет, мы медленно плетемся сзади. Дорога идет вдоль линии фронта, поэтому останавливаться мы не хотим. Мотор тянет все хуже, мы постоянно находимся под обстрелом артиллерии, поэтому нам пришлось остановиться в каком-то маленьком овраге.
Карбюратор частично разобран. Неожиданно огонь из пулемета. Пока водитель чистит карбюратор – в бензине опять была вода, – мы ведем пулеметный огонь по предполагаемому местонахождению пулемета противника в кустах. Тишина. Карбюратор установлен обратно, теперь танк нормально едет. Мы догоняем роту, которая как раз ведет огонь по вражескому бункеру. Мы присоединяемся.
Около 17 часов возвращение в село Плоское. Мы отдыхали, но оставались в готовности.
30 октября. Обустройство квартир и копание щелей.
4 ноября. Зепп Лакнер уехал в отпуск. Геренс стал радистом, и унтер-офицер Эхтлер, который сегодня вернулся из отпуска, снова с нами. Лабер и Кунтер, которые с Вязьмы были с нами, заменены. Майор Рихтер уехал в Вюнсдорф, капитан Хафен принял батальон.
6 ноября. Олт. (оберлейтенант) Бюттнер вернулся из отпуска и снова принял 1-ю роту. Имеются марки для посылок, по 7 штук на танк.
Это стоит пояснить. На посылки, которые посылались с фронта в Германию и из Германии на фронт, были ограничения по массе. Посылки могли весить максимум 500-2000 грамм, в зависимости от военного положения. Начиная с 23 июня 1944 года максимальный вес был 100 грамм. Кроме того, были так называемые марки для посылок. Каждый солдат периодически получал одну или две такие марки, старшина вел список.
Эти марки были большой редкостью. Поэтому мы делали так: перед тем как наклеить марку, мы брали свечку, наносили на марку слой воска и немного подчищали его лезвием. Дома марку отпаривали, счищали слой воска со штемпелем и использовали повторно.
– Что обычно было в этих посылках?
– Что-нибудь для матери, для отца или для брата. Сигареты, шоколад. Моя мать один раз прислала мне маленькую баночку малинового варенья. Им я отметил мой двадцать первый день рожденья в Кривом Роге, смешав с водкой.
