Во время постоянных оборонительных боев где-то в начале марта я захватил несколько американских бронированных машин снабжения. Среди них была одна машина, полностью загруженная сигаретами. Мы загрузили столько сигарет в наши танки, сколько туда поместилось. Когда мы отошли назад, чтобы заправиться, мы проехали мимо штаба дивизии. Я сообщил о результатах наших боевых действий тому, от кого мы получили приказ, – тогдашнему майору оперативного отдела фон Грольману. Майор фон Грольман был злостный курильщик и, кстати, большой педант. Я как-то получал от него приказ в бункере на Западном валу, он был недоволен моей ручкой и грязной и затасканной картой. Я приказал выгрузить для него и для штаба около 30 блоков сигарет, и в этот момент неожиданно пришел командир дивизии генерал фон Эльверфелдт. Он потребовал доклада и затем приказал мне и двум противотанковым орудиям остаться при штабе дивизии в качестве его персонального боевого резерва, всегда в двухминутной боевой готовности. Мои возражения он не принял во внимание. Последние танки 1-го батальона 33-го танкового полка после этого я увидел только в Кельне. С этого момента я стал ежедневной пожарной командой. При этом мне очень везло, и я успешно воевал, не в последнюю очередь из-за манеры ведения боя американцами и моего большого опыта, полученного в России.
– Если сравнивать Западный и Восточный фронт, где было тяжелее, какая была разница?
– На востоке было гораздо тяжелее. На востоке против русских было гораздо сложнее из-за всего способа ведения войны, танковой тактики, качества противника. Легче было на западе, но качество оружия у американцев, конечно, было лучше. У американцев была великолепнейшая артиллерия. Ни наша, ни русская артиллерия не может с ней сравниться. Американцы были в состоянии делать своей артиллерией вещи, про которые мы даже не догадывались, что такое возможно. В Альтенкирхене, в самом конце войны, я стрелял по скоплению американских танков. Я, вероятно, успел сделать по ним 10 выстрелов, после этого по мне начал стрелять американский артиллерийский дивизион, это было как в аду, так быстро они открыли по мне огонь и так интенсивно стреляли. От леса, в котором я стоял, ничего не осталось, ни одного дерева. Они стреляли еще 15 минут после того, как я оттуда ушел.
Однажды я получил из оперативного отдела приказ держать перекресток дорог до следующего дня, пока остатки дивизии, прежде всего части снабжения и артиллерия, через него не пройдут. При этом настойчиво указывалось, что приказ надо выполнить любой ценой. Я взял дополнительный боекомплект и обе противотанковые пушки и поехал. Установил противотанковые пушки и сам занял подходящую позицию. До вечера было тихо. Было туманно, но небо прояснялось. Когда стемнело, я на моем танке хотел подъехать к перекрестку, потому что с моей позиции я в темноте уже ничего не видел, но меня остановил один хауптфельдфебель и доложил мне следующее.
Он из – номер я уже не помню (700х) – народно-гренадерской дивизии. В населенный пункт слева от нас неожиданно вошло большое количество американцев, и его командир роты с остатками других подразделений, позже оказалось, что их всего примерно 20 человек, забаррикадировался в доме. Кроме того, он слышал звуки танков с другого конца деревни.
Ситуация стала серьезной, и я задумался над сложившимся положением. Я пешком, вместе с хауптфельдфебелем прошел в направлении этого населенного пункта, внимательно все осмотрел и обнаружил возможный подъезд (положение – анализ – решение). Результат: так как перекресток должен оставаться свободным, имеются две возможности – либо мы ждем до утра и попытаемся остановить танки, которые определенно будут нас атаковать, либо, против всех правил тактики, едем сейчас в деревню и попробуем поставить американцев на уши. Я выбрал второй вариант. Разумеется, ситуация была мне полностью понятна. Или план сработает, или живыми мы не вернемся. При этом я был убежден, что, даже если нас подобьют, на следующее утро американцы будут продвигаться предельно осторожно. В связи с затруднительным положением дивизии я решился атаковать, в том числе и потому, что обе противотанковые пушки куда-то исчезли. Как я позже узнал, они как раз в это время меняли позиции. Об их исчезновении я позже доложил. С экипажем моего танка я обсудил план. Я особо подчеркнул сильное моральное действие постоянно стреляющего танка. Моим водителем был унтер-офицер Кастль, товарищ еще из 1941 года, с которым мы вместе были новобранцами, один из лучших моих товарищей до самой его смерти в 1999 году. Наводчиком был унтер-офицер Хайнрих Эберт из окрестностей Хайдельберга. Имя заряжающего я не помню. Примерно в 20.00 мы на максимальной скорости подъехали к краю деревни и сразу же открыли огонь из пушки. Начался интенсивный огневой бой. Мы расстреляли практически весь наш боезапас, более 70 снарядов, и к 24 часам окрестности были очищены. Наш танк получил пять попаданий из панцерфаустов. Последнее из них повредило пушку, одно попадание повредило поддерживающий каток, еще два попадания не нанесли нам никакого вреда. Еще одно попадание пришлось в свернутую палатку, которая лежала на корме танка, снаряд не взорвался и остался там торчать. Это мы заметили только два дня спустя. С хауптфельдфебелем, который с тремя пехотинцами обеспечивал нашу пехотную поддержку, я передал сообщение его командиру роты, чтобы его представили к Железному кресту первого класса. После окончания боя я вернулся к штабу дивизии и доложил о событиях. На следующее утро я должен был повторить доклад, и половина штаба дивизии осмотрела мой получивший пять попаданий танк. Конечно, мне выразили признание за успех и прежде всего поздравления с тем, что я жив. Последние подразделения нашей дивизии прошли перекресток до обеда, и за время, которое я еще был там, американцы там продвигаться не пробовали. Нам повезло, это было очень необычное солдатское счастье. Удивительно было то, что за мной не было вообще никаких частей, которые могли бы остановить продвижение американцев. Самоходка из-за поврежденной пушки требовала ремонта, поэтому меня освободили от моего персонального задания при штабе дивизии и отправили обратно в мой батальон, которой был возле Кельна. Этот успешный бой стал возможным только благодаря великолепной командной работе всех членов экипажа. Мои приказы немедленно выполнялись, экипаж реагировал быстро и уверенно. До того как мы уехали, я представил водителя унтер-офицера Кастля к Железному кресту первого класса, а заряжающего к Железному кресту второго класса. Унтер-офицера Эберта произвели в фельдфебели. Когда мы прибыли в район Кельна, через короткое время я получил документы на награждения и на присвоение звания. Я зачитал их перед построившимися солдатами. К сожалению, на Железный крест первого класса унтер-офицера Кастля пришли только документы, а не сам орден. Когда после оглашения я заметил его расстроенное лицо, я снял с себя мой ЖК1 и повесил ему. И он засиял!
6 марта во время боев за Кельн погиб командир дивизии генерал фон Эльверфельдт. Незадолго до взрыва моста Гогенцоллернбрюке с остатками наших танков мы переехали на другой берег Рейна. Через Дойтц-Мюльхайм-Делльбрюк и Паффрат мы приехали в Торринген и там на частных квартирах смогли наконец-то немного перевести дух.
Отношение населения к нам было абсолютно позитивным. Разумеется, большую роль в этом сыграла манера ведения войны союзниками. Постоянные бомбовые удары и уничтожение городов, кроме того, атаки на бреющем полете на все, что движется, включая бегущее гражданское население, рассказы о русских зверствах действовали очень сильно. Население нас поддерживало, а солдаты сражались ожесточенно. Батальон переформировали, и в первый раз возник большой вопрос: что будет дальше? Ответа никто не знал. То, что война для Германии проиграна, мы все знали, но мы также знали, что мы должны оказывать сопротивление как можно дольше, чтобы прикрыть спину наших товарищей на Восточном фронте, чтобы они дали возможность многим женщинам и детям бежать от резни и ужаса, который несли русские.
