– Назавтра назначены показательные стрельбы, и в них будут участвовать твой танк и экипажи Уткина и Черногубова, стрельба по мишеням, всего три цели.
Отстрелялись мы на «отлично», за нашей стрельбой наблюдали с трибуны командир бригады и городское начальство.
После окончания показательных стрельб к нам подошла группа гражданских и военных, поблагодарили и каждому командиру танка дали по пачке папирос «Казбек». Я открыл коробку с папиросами, все закурили, а командир взвода Уткин сказал, что свои папиросы он откроет только в день окончания войны. И сколько мы ни пытались потом эту коробку с папиросами выиграть у него в карты, Уткин никогда ее на кон не ставил.
Но не суждено было моему взводному выкурить эти папиросы. В марте 1945 года немецкий снаряд врезался в башню уткинской «тридцатьчетверки», и ему оторвало голову. И меня в той атаке ранило…
В один из летних дней 1944 года нас подняли по тревоге, мы совершили марш к передовой, где через брешь, прорванную пехотой в обороне противника, пошли в рейд по его тылам. Мы двигались по бездорожью, по сопкам, болотам и валунам, некоторые танки застревали, у нескольких оторвались катки, но мой механик-водитель Мальцев был опытным, и нам удалось избежать подобных неприятностей.
Мы двигались беспрерывно больше десяти часов, пока не выбрались на какую-то магистраль. Моя машина вышла к ней пятой или шестой.
На этой дороге немцы или финны бросили 15 целых танкеток французского производства, и мы с Валиновым ходили на них смотреть, и когда увидели, что на танкетках стоят только 20-мм пушки, то нам стало ясно, почему их бросили. Ну что бы с таким вооружением они могли сделать нашим Т-34?
Мы продолжили движение по этой дороге, впереди оказался танк капитана Мельника. Перед нами мост. Мельник по нему проехал, и тут мост взлетел на воздух, а по нашей колонне начали бить из орудий. Один танк съехал с дороги и сразу зарылся в болото почти по башню, перед мостом рвались снаряды, и мы, не разворачиваясь, стали сдавать назад.
На той стороне оставался танк Мельника, а мы пятились, и по бокам отходила под артогнем наша пехота. Медсестра нашего батальона, спасаясь от осколков, подлезла под один танк, и он, разворачиваясь, ее покалечил.
Мы отошли в лесисто-болотистую местность, окопались, замаскировали танки.
Так прошли сутки, над нашими головами изредка пролетала «рама».
Пришел ротный, сказал, что мы наткнулись на укрепрайон и что немцы ночью подбросили к мосту раздетый изуродованный труп капитана Мельника. Его тело выкрали наши разведчики и увидели, что на спине у Мельника были вырезаны звезды. А чуть позже с немецкой стороны выбрался старшина, стрелок-радист из экипажа Мельника, и его сразу взял в оборот СМЕРШ. И тут, с его слов, выяснилось следующее: наш комсорг, башнер в мельниковском экипаже, сразу после подрыва моста за спиной, из пистолета застрелил Мельника и механика-водителя, а его, радиста-пулеметчика, взял в плен и сдал немцам, и что этот комсорг на самом деле был немецким лазутчиком, засланным к нам давно, еще в маршевую роту, получавшую танки в Нижнем Тагиле.
Капитана Мельника похоронили в Кандалакше… Прошло еще несколько дней. Финляндия капитулировала и вышла из войны, немецкие части уходили на север, и наша бригада встала в районе станции Аллакурти, все железнодорожные подъезды к которой были взорваны при отступлении.
Город Аллакурти фактически существовал только на карте – на месте сгоревших домов торчали лишь печные трубы.
Экипажи стали валить лес, рыть землянки и танковые капониры в сопках. В землянках устроили топчаны с настилом из хвои, а дверь в землянку смастерили из немецких крестов. Рядом со сгоревшим городком Аллакурти находилось громадное немецкое кладбище, которому не было видно ни конца ни края. Десятки тысяч крестов.
Кресты на могилах были из дубовых досок, на тыльной стороне было выжжено клеймо изготовления «1939 год», а на лицевой стороне были написаны данные похороненного, вплоть до даты гибели, и прибита личная алюминиевая бирка овальной формы. Каждый крест имел свой порядковый номер, и я видел даже такую цифру – «№ 55208». Вот сколько немцев здесь полегло, воюя за финнов!
И мы, как варвары, обрубали поперечные доски и делали из них двери в землянку. Рядом с основным кладбищем я увидел несколько незасыпанных ям с убитыми немцами и отдельный саркофаг, видно из мрамора. Говорили, что тут захоронен большой немецкий чин, наверное генерал.
Мы жили в отдельной офицерской землянке: командиры танков Черногубов, Львов, Зуев, Киселев и я, командиры взводов Литовский, Уткин, Валинов.
Целый месяц мы «загорали», делать было нечего. Потом нас перевели в финские бараки с нарами в два яруса, где мы и встретили зиму.
Снега намело по пояс. Ночью наблюдали северное сияние. А потом начались теоретические занятия по изучению по плакатам тяжелого танка ИС-2.
Зимой нам вручили новое обмундирование, сказали, что это подарок английской королевы офицерам Красной Армии, мне досталась суконная гимнастерка и синие галифе, а сапоги у меня по-прежнему были кирзовые.
В феврале 1945 года мы начали тактические занятия в поле, «пеший по-танковому». Экипажи ходили по сопкам и валунам, и по-прежнему ежедневно в течение нескольких часов мы изучали ИС-2 по плакатам.
Как-то на полевых занятиях мы «находились на исходных» для атаки, и в двадцати метрах от меня стоял экипаж старшего лейтенанта Валинова. К его экипажу подошла группа штабных командиров во главе с комбригом полковником Коноваловым, и комбриг спросил у Валинова:
– Что будете делать на исходных позициях?
– Сброшу запасные баки и буду ждать сигнала командира роты на решительную атаку, товарищ полковник.
– А если я тебе скажу, стрельни с исходных из орудия в сторону противника?
– Я стрелять не буду. Это не по Уставу, товарищ комбриг, выстрел может меня демаскировать перед атакой.
И Коновалов, услышав такой ответ, стал орать на старшего лейтенанта, топать ногами и угрожать разжалованием, хотя права такого не имел: звание офицера давал Верховный, а не этот Коновалов. И на каждом собрании офицеров, при каждой возможности полковник Коновалов в присутствии личного состава оплевывал и всячески оскорблял старшего лейтенанта Валинова, мол, я ему приказал под шумок артподготовки выстрелить в немцев, а он отказался! Да я его в порошок сотру!»
Старший лейтенант Валинов весной 1945 года сложил свою голову на поле брани, а наш Коновалов, которого все мы звали «старый буденновец», наслаждался жизнью в штабе, в то время, когда его танкисты горели заживо в своих боевых машинах.
Коновалов всюду возил за собой корову с дояркой, личный финский домик и молодую ППЖ – медсестру, имея при этом семью в Москве.
Но как он унижал Валинова, я не могу забыть по сей день…
В феврале 1945 года нашу бригаду погрузили в эшелон и отправили на запад. Прибыли в Белоруссию, в город Осиповичи, где происходила переформировка 38-й ТБр.
