После этой атаки Михайлов по рации передал распоряжение вытащить танки Уткина и майора Подполковникова из топи и придал мне в помощь еще одну машину. Пока мы это сделали, пока выкопали капонир для своего танка, потеряли последние силы и, будучи «вдребезги усталыми», в изнеможении забрались в танк и заснули на своих сиденьях в полускрюченном состоянии. Вечером нам передали очередной приказ: в шесть часов утра, по сигналу «две красные ракеты», атака… Ночью кто дремал, кто «травил байки», но в пять утра поднялась стрельба с двух сторон. И мы стали готовиться к бою.
Папков предложил: «Лейтенант, давай НЗ съедим? Вторые сутки ничего не ели». В крафт-мешке лежал наш НЗ: литровая банка немецких мясных консервов, черные сухари и четыре грудки сахара-рафинада. Открыли консервы финкой, по очереди передаем банку друг другу, и только Богданов отказывается есть, говорит: «Вы молодые дураки. Зачем жрете перед боем? Попадет пуля в живот, подохнете, как собаки». На что я ему ответил: «Дело твое, как хочешь» – и передал банку дальше, а Папков меня поддержал: «Зато сытыми помрем!» У меня от обильной еды стало распирать живот, и я ослабил поясной ремень, на котором у меня висели «через рычажок» две гранаты Ф-1. А свой револьвер я носил за пазухой комбинезона, чтобы он не цеплялся за откидное сиденье и не мешал быстро вылезать из башни. Я снял одну гранату с пояса и положил ее на казенник пушки, снова затянул ремень и продолжил есть из банки, заедая мясо сухарями. Вокруг нас все чаще стали раздаваться взрывы немецких снарядов. Возовиков глянул в прицел: «Командир, вижу цель – немецкая пушка. Давай шмальнем по ней!» Пушка была заряжена, и я кивнул заряжающему, мол, валяй, действуй. Выстрел, гильзу отбросило назад, часть копоти от порохового заряда ушла в башню. И тут я вспомнил, что положил «эфку» на казенник орудия. Включили тумблер освещения башни, и я увидел, что граната заскочила в просвет между казенником и тормозом отката и наполовину зажата между ними… Я хотел попробовать вытащить гранату рукой, и… у меня в ладони оказалась только часть ее чугуного корпуса. Говорю экипажу, чтобы лезли под лафет, и попросил у Возовикова отвертку. И в это время в воздух взлетают две красные ракеты… Я отверткой поддел за оставшиеся полкорпуса гранаты… и она выскочила обратно на казенник.
Запал был погнут дугой. Я все ее остатки выбросил через открытый люк… Вот так граната, к нашему общему счастью, не взорвалалсь. Что интересно, видимо, я был «туповат» и, доставая гранату, страха не испытывал, думал, что от силы мне оторвет несколько пальцев на руке. Мелькнула такая мысль. Но все обошлось благополучно. Кричу: «Папков! Вперед!», сам сел на сиденье артиллериста, а Возовиков забрался на мое место. Мы не смогли сразу выехать: одна гусеница попала в широкую и глубокую обочину, и танк вело юзом. Я выскочил из башни, чтобы направить действия механика, забежал вперед и стал показывать Папкову, куда ехать. Сбоку, из-за деревьев, выбегает высокий немец в грязной шинели и, чуть не плача, поднимает руки и кричит: «Я поляк!» Я махнул ему рукой – назад, танк выбрался из колеи, и мы пошли в атаку.
Впереди отблески, вспышки орудий. Короткая – выстрел – вперед. Все как обычно.
Папков выжимает сцепление, я стреляю, и танк снова идет вперед. Слева от нас лесок, рядом с которым идет в атаку танк командира взвода. На большом подъеме наша машина глохнет, и Папков не может никак ее завести вновь. Решили попробовать завести танк инерционным стартером, на боеукладке лежала заводная ручка. Вставили ручку в гнездо на перегородке моторного отделения и втроем стали ее крутить. Я, раскручивая торец мотора – храповик, крикнул Папкову: «Давай газ!», а сам оттянул рычаг включения, и машина завелась… По местам и вперед! Преодолели подъем и стали спускаться в низину. Я увидел обрыв, дальше шла колея железной дороги, а за ней шел сплошной лес. И в этот момент из леса по нашему танку стали бить орудия. Снаряд попал прямо в танк, и внутри машины все осветила громадная белая вспышка света, как будто смотришь близко на сварку. На какую-то долю секунды я увидел, что голова Папкова откинулась назад и из его рта идет белая пена. Наверное, это шла кровь, но в белой вспышке она показалась мне пеной. Кричу ему «Папков!!!», а он… мертвый. Снова истошно кричу, уже своим старшинам: «Выскакивайте!» Мы выскочили из танка в разные стороны, они побежали в поле, а я к лесу. В руках у меня автомат ППС. Около леса стояли небольшие пушки, а между деревьями пулеметы на сошках. Кругом кучи стреляных гильз. Бегу в лес, пули свистят, и мне казалось, что это наши по мне по ошибке стреляют. Бегу инстинктивно, не понимая толком куда и зачем, стреляю из автомата по сторонам. Передо мной бугорок с разрушенным блиндажем, заскакиваю внутрь, а там куча окровавленных бинтов, валяется большой раскрытый чемодан с блестящими хирургическими инструментами…
Я назад к выходу, и тут надо мной летят щепки от торцов бревен блиндажа. Я понял, что по мне стреляют, и юркнул снова в блиндаж. У правой стойки входа я, полусидя, изготовился к стрельбе. И в это мгновение в блиндаж лезет «фриц» с автоматом, он сразу меня заметил и закричал. Я жму на спусковой крючок, а выстрела нет! Видно, и немцу в этот день счастье, как и мне, перепало. Оказывается, я расстрелял весь рожок, еще когда бежал по лесу… Сначала в проеме показался ствол немецкой винтовки, и я оцепенел.
И тут в блиндаж летит граната на деревянной ручке. Я эти гранаты знал, мы их изучали, да в памяти крепко засел рассказ, как во время Гражданской войны в Испании республиканцы выбрасывали эти гранаты из окопов назад на противника, ведь они взрываются только через 6–7 секунд после броска.
И, видно, в критические моменты, когда все в человеке подчинено одному желанию – выжить, сознание «выбрасывает» подобную информацию для спасения. Я потянулся к гранате, и в это время залетела еще одна. Взрыв… Мне кажется, что я не терял сознания… Запахло горелым мясом, все внутри блиндажа заполнилось едким желтым дымом, и я стал задыхаться… Боли не чувствовал из-за возбуждения, но правый глаз ничего не видел. Я рукой за лицо, что-то мокрое, и я решил, что мне один глаз выбило осколками, закрыл правый глаз ладонью, левый видит, и я обрадовался. Дышать из-за дыма нечем, я дышал «как рыба». Чувствую, что-то мокрое в одном сапоге, провел рукой – кровь, но вроде кости целы. И в это время начался орудийный обстрел по участку, на котором находился этот злополучный блиндаж, сверху на меня стала осыпаться земля. Желтый дым от сгоревшего тола слабо выходил из моей западни, я задыхался, но рядом слышалась немецкая речь, кто-то из «фрицев» подавал команды. Я отбросил в сторону бесполезный автомат и достал из-за пазухи «наган». В голове одна мысль: что, если немцы забегут в блиндаж, я не смогу притвориться мертвым, поскольку не могу успокоиться и сильно дышу из-за нехватки воздуха. Следующий снаряд разорвался совсем рядом, снова посыпалась сверху земля, и я приставил револьвер к своему виску. Плен – не для меня!
В проеме, в двух метрах от меня, показалась спина в немецком мундире, руки раздвинуты, видно, смотрит в бинокль. Меня уже посчитали мертвым, и немец не чувствовал никакой опасности сзади. Решение пришло за доли секунды. Я, вместо того чтобы выстрелить в себя и покончить разом со всем, выстрелил в немецкую спину. Немец сник, стал падать, заваливаясь вперед. И в этот момент снова разрывы снарядов в траншее. Еще осыпа́лась земля, как я выскочил из блиндажа, перепрыгнул через что-то и застыл на месте… Прямо по траншее передо мной кучно лежали человек пятнадцать немцев в зеленых шинелях, прижавшись к земле, спасаясь от осколков. Я пальнул в одного лежачего и побежал куда-то, вроде вниз к редкому лесу. По мне, видно, немцы стреляли вдогонку, ибо у меня из руки выбило револьвер с такой силой, как будто палкой ударили. Я бежал, пока не оказался возле подбитого ИС-2, люки открыты, ствол сдвинут набок. Забежал сзади танка. Там воронка, я в нее. Осомотрелся, вижу, как недалеко отходит назад наш ИС-2 и в его сторону летит фаустпатрон, как желтая «свиная морда». Где-то недалеко взрыв, и тут я вылетел из воронки и побежал к этому отходящему танку и заскочил за левое крыло. На опушке леса танк остановился, и я скатился с него и пополз туда, где находились позиции наших штрафников. Сил идти уже не было. На душе такая радость – живой! Дополз до штрафников, стал им рассказывать, из какой кровавой каши я только что вылез. Кто-то из них разрезал мой сапог и перебинтовал раненую ногу. Сапог был полон крови. В эту минуты в двухстах метрах от нас в лесу раздались очереди из немецких автоматов. Я посмотрел в сторону и увидел, как стоят в ряд наши танки Т-34, но тут машины стали загораться одна за другой, и часть танков просто стала уходить за опушку, стрельбой из пулемета сдерживая немецких автоматчиков. Штрафники разбежались по сторонам… И я снова пополз по вдавленному следу к линии наших окопов, переполз через них, впереди меня небольшой холмик, там вырыт окоп, и из него какой-то сержант с медалями на гимнастерке кричит мне: «Давай сюда!» Я подполз, а у него тесный маленький окопчик, глубиной по пояс, но рядом была вроде еще пустая вырытая ячейка. Оттуда вылез солдат с сумкой, на которой был красный крест. Сержант кричит ему: «Перевяжи раненого!» Я заполз, санинструктор стал бинтовать мне голову, оставив открытым только один глаз. Я ему сказал: «Спасибо, браток, я свое отвоевал» – и пополз дальше в низину и снова вверх на бугор. Смотрю на поле боя и насчитал на нем 17 наших танков, некоторые из них сильно дымились. Сержант кричит мне с другого бугорка: «Ползи назад, ко мне, по тебе стреляют». И я увидел, как навстречу бегущим штрафникам появился на возвышенности человек в солдатском ватнике, с винтовкой с оптическим прицелом в руках, и орал на бегущих «Назад!», и бойцы стали поневоле возвращаться в брошенные окопы. Дополз до сержанта, и он мне говорит: «Видал, это наш капитан остановил драпальщиков», а я еще подумал, вроде заградотряды уже отменили, откуда тогда взялся этот офицер со «снайперкой»… Меня мутило, я не мог найти себе места, дикая жажда, и я снова выполз из неглубокого окопчика и пополз к дороге, в кювете которой был маленький ручеек. Все руки в грязи и в крови, и я лакал мутную воду, как собака. Рядом разрывы мин, слышна сильная перестрелка. Возвращаюсь к сержанту, а он… сидит в окопе, голова откинута назад, руки выставлены вперед, уперты в край окопа, и с них как будто шкуру с пальцев срезали, все в крови. А на груди сержанта вогнута внутрь медаль «За отвагу» и впадина. Видно, мина попала ему в грудь и разорвалась. Мимо ползет девушка с санитарной сумкой, добралась до убитого сержанта, сняла с его руки часы, кинула в сумку и снова поползла вперед.
