— А вы сами когда вступили в партию и как, например, сейчас относитесь к Сталину?
— Я в партии с 46-го года и до сих пор остаюсь коммунистом. И к Сталину сейчас отношусь так же, как относилось к нему подавляющее большинство населения нашей страны. А то, что сейчас про него пишут и рассказывают… Нужно отдать ему должное, вряд ли мы без него победили бы в войне. Точно вам говорю. И ни в коем случае нельзя забывать, что, несмотря на все трудности, сколько всего при нем было сделано: индустриализация, коллективизация, качественный скачок в науке, образовании, медицине. Да, карточная система сохранялась до конца 1934 года, но после того, как ее отменили, мы с каждым годом чувствовали, что жить становится все лучше и лучше.
А репрессии и жестокость? Лично меня это не коснулось, и в целом для народа и до нас конкретно это не доходило. Конечно, обида есть у тех, кого это коснулось, И это понятно. Все, как и сейчас. Но таких людей на моей памяти было мало. Но у кого нет недостатков? И кто я такой, чтобы с позиций сегодняшнего дня судить Сталина? Но вы бы видели, как скорбел буквально весь народ, когда он умер. Вы думаете, что народ ничего не понимает и не может оценить своего руководителя? Нет, люди все прекрасно понимают. Тем большим шоком стали для нас разоблачения на XX съезде КПСС. Мы с отцом только после войны стали обсуждать какие-то темы и вести откровенные беседы. И вот он после этого съезда кое-что в отношении Сталина пересмотрел, по некоторым вопросам мы с ним сильно спорили, но все равно оставался убежденным коммунистом.
— Кто-то еще из ваших родных воевал?
— Я потом посчитал, из всей нашей родни: по роду матери, отца и жены, у нас на фронте было восемнадцать человек. Первым под Москвой погиб дядя Сережа — брат моей матери. Дядя Володя вернулся с войны, но вскоре умер. Дядя Костя, как и я, воевал танкистом и вернулся живым. А мамина сестра Варвара в 42-м пропала без вести, и до сих пор непонятно, что с ней случилось и какова ее судьба.
А моего деда по отцу Василия Трифоновича, который жил в Белоруссии в Рудне, за отказ предоставить подводу немцы расстреляли… Со стороны жены погибли двое. И, конечно, я не забываю, что в тяжелейших условиях эвакуации умерли два моих младших брата.
— Как сложилась ваша послевоенная жизнь?
— После взятия Кенигсберга мы находились в Гумбиннене, ремонтировали оставшиеся танки и готовились к отправке на Дальний Восток. Первый эшелон даже успели загрузить и отправить, но пришла команда, и его вернули обратно.
Вскоре после окончания войны я попросился в отпуск, но вместо него меня назначили на «тепленькое» местечко. Там какая стояла задача. В Восточной Пруссии очень много немцев сбежало на Запад, поэтому часть брошенных ими хозяйств в качестве подсобных распределили между воинскими частями. Всем приказали засеять земли сельхозкультурами и строго за этим следили. И вот меня назначили старшим в наше подсобное хозяйство, а оно было немаленькое: фольварк, 150 коров, 15 лошадей, около 40 свиней, поля, засеянные картошкой, пшеницей, рожью, капустой, свеклой, морковкой. Мне в помощь выделили семь старослужащих из бывших крестьян. Но хорошо, что остался управляющий этим имением. Сам хозяин и все работники сбежали, а управляющий остался. Причем он немного понимал по-русски и начал меня обучать. К тому же мне в помощь прислали 150 немок разного возраста, которые ждали отправки в Германию. Вот тут мне с немцами пришлось много общаться. Помню, управляющий мне сделал замечание: «Слушай, лейтенант. Они коров не выдаивают до конца». — «Что делать?» — «Научись сам, чтобы их контролировать». — «Научи». И он меня научил. Я стал лично ходить с ними на первую дойку, садился к корове, после того как ее подоили, и смотрю — точно, граммов по 150–200 с каждой они не додаивают. Я на них как начал по-немецки ругаться: «Доннер веттер нох айн маль», немки аж перепугались: «Герр лейтенант, вы лучше по-русски». Оказалось, что это самое страшное немецкое ругательство, а в переводе вроде все безобидно: «Плохая погода еще раз»… Это еще когда в 1-м классе учился, мы жили в Поволжской республике немцев, и я там у них научился этому ругательству. В общем, шесть месяцев я пробыл в этом хозяйстве, и чему я там только не научился за это время. Какая каторга, что вы. Боев нет, живешь на лоне природы, занимаешься полезным делом. И ничего, справлялись.
А потом я там еще фактически украл пятнадцать наших девчонок, из числа угнанных в Германию. Они работали в соседнем подсобном хозяйстве у летчиков, но были чем-то недовольны, и я им предложил: «Поедем к нам». И ночью увез их оттуда, за что мой коллега, конечно, здорово обиделся на меня. Эти девушки были в основном из Центральной России: рязанские, брянские, воронежские, но они, по-моему, все повыходили замуж за солдат и так и остались жить в Пруссии. И, кстати, многие из моих сослуживцев, около ста человек, тоже остались жить в Калининградской области.
— Наверное, вольготно вам жилось в женском коллективе?
— Нет, у меня ни с немками, ни с нашими ничего не было, потому что я еще на фронте начал переписывался сразу с пятью девушками, одна из которых потом стала моей женой.
— Если можно, расскажите, пожалуйста, об этом.
— В 1944 году началась кампания — многие советские газеты публиковали номера полевых почт, чтобы гражданские люди переписывались с фронтовиками. И два моих члена экипажа Ведищев и Капишников, у которого родители жили в Оренбурге, написали письмо в «Оренбургскую правду»: «Мы танкисты, хотим переписываться с девушками». А уже через месяц им целыми стопками стали приходить письма, в основном от школьниц, девушек, женщин и даже пенсионерок, причем некоторые были с фотографиями. Мы читали эти письма всем экипажем, потому что в них сквозила огромная признательность фронтовикам и самые теплые слова и пожелания. А у меня ведь родители в то время тоже жили в Оренбурге, и я у ребят попросил несколько писем, на что получил благосклонный ответ: «Лейтенант, выбирай любые». В общем, так я начал и долго переписывался с четырьмя девушками из Оренбурга и одной из Уральска.
Со своей будущей женой, Ниной Дробны, я начал переписываться, когда она еще училась в 9-м классе, а в 1945 году решил провести разведку. Написал Нине, что «давно не получал от своих писем. Может быть, вы зайдете к ним и узнаете в чем дело». И она с подругами зашла. Познакомилась с мамой, младшим братом и сестренкой. И когда я в 46-м приехал в отпуск, то меня брат спросил: «А почему ты не идешь к той девушке, которая к нам заходила». — «Даже не знаю». И решился пойти к ней только в самом конце отпуска, а брат меня как конвоир сопровождал до самой квартиры, чтобы я не передумал. Поднялся к ним, а ее мама Клавдия Африкановна ответила: «А Нина сейчас уже должна подойти». Сидим час, нет ее. Приходит ее сестренка Надя, познакомились, и она убежала на улицу. И потом выяснилось, что она побежала навстречу сестре и предупредила ее: «Нина, кто к нам приехал». А я же ее не предупреждал, что приеду и зайду в гости, поэтому она засмущалась и пошла к подруге. Но потом решила, что я ушел, пришла, и мы наконец-то познакомились.
