Больше я не видел своего друга Жакая Асилбекова…
Меня и еще нескольких офицеров-танкистов неожиданно отправили со старшим команды за назначением в Москву, где в Лефортово, в Бронетанковой академии находился офицерский полк резерва БТ и MB. Мы удивились: «С фронта в Москву?» Неужели не было вакансий на месте? Но когда прибыли в Лефортово, то увидели, что там таких, как мы, больше 500 человек, ожидающих дальнейшего распределения по частям. Среди них увидел своего товарища по курсантской роте Николая, у которого на другом фронте тоже отобрали танк, а его «отфутболили в столицу». Поселились в казармах, кормежка два раза в день, да такая скудная, что мы ходили голодные и злые. С десяти часов вечера мы были обязаны находиться в казармах. Бродили по Лефортовскому парку, иногда ночью подавались в самоволки в еще находившуюся на осадном положении Москву. Вскоре в штаб резерва вызвали меня и еще двоих офицеров и приказали отправиться за танками на Челябинский танковый завод. Дали нужные документы: предписания и продовольственный аттестат. Старшим нашей тройки назначили лейтенанта из «запасников», пожилого, немного горбатого мужика, лет 40–45, родом из Тамбовской области. Мужиком он был битым и хитрым, провел больше года под оккупацией, то ли не успел призваться в Красную Армию и немцы пришли, то ли в окружении «осел в примаках» — я так и не понял. Всю дорогу он неутомимо рассказывал разные смешные истории, то как он влюбился и за одной красавицей-недотрогой долго ухаживал, а когда добился близости, так сразу «триппер поймал», то еще чего-нибудь забавное. Тамбовский лейтенант «химичил» в дороге с нашими продовольственными аттестатами, и весь путь у нас было что выпить и чем закусить. Вторым моим попутчиком оказался лейтенант Володя Чуйков, тридцатилетний блондин, хороший парень, призванный в армию из Махачкалы. Часть пути мы добирались на товарняках, прибыли в Челябинск, пришли к военному коменданту, и нас направили в здание школы № 38, где происходила формировка маршевых танковых рот. На Челябинском заводе выпускали танки Т-34, весом 32 тонны, с лобовой броней до 60 мм, танки были оснащены рациями. Башни литые, с двумя люками и командирской башенкой с семью триплексами для кругового обзора. Получили свои танки, прибыли экипажи из ЗАПа. Здесь, в Челябинске, у меня случился первый приступ малярии, меня всего трясло от высокой температуры. Врачи решили положить меня в госпиталь, но я был такой «настырный дурак» и отказался, нам ведь на следующий день было предписано грузиться с танками на платформы и отбыть на фронт. Врачи требовали, чтобы я назвал свою фамилию и лег на лечение в госпиталь, они отказывались дать мне хинин в порошках, который тогда был единственным лекарством от малярии. С трудом вернулся к экипажу, который, накрывшись шинелями, спал на боеукладке. Уже по дороге на фронт на каждой крупной станции я ходил в медицинский армейский пункт и выпрашивал порошки, пил их, и за несколько дней малярия прошла. По пути к фронту офицеры по очереди дежурили на паровозе, и как-то, когда была моя очередь, я находился рядом с машинистами, вместе с сержантом, радистом-пулеметчиком из другого экипажа. Подъехали к станции Красногвардейская. И тут прибегает на паровоз этот сержант и говорит, что мой экипаж весь лежит мертвым! Пошли мы с ним к платформе, залезли на нее, а на расстеленном брезенте лежат три скрюченных трупа. Рядом остатки еды, видно, завтракали, и бутылка спирта, четвертая часть которого оставлена этому сержанту… Насмерть отравились…
Я доложил старшему эшелона, капитану, и он приказал сдать трупы так нелепо умерших танкистов коменданту станции. За тысячу километров до фронта они простились с жизнью… Комендант выдал расписку и сказал, что танкистов похоронят как должно. Прибыли на фронт, и нас разгрузили в так называемых Тесницких лагерях, и опять меня с группой из 25 офицеров отправили в штаб фронта, где находился танковый резерв. Опять мы остались «безлошадными», без своих Т-34. Через несколько дней в резерв заявились «покупатели». Спрашивали, кто желает воевать на Т-34, и я записался у какого-то капитана, который пообещал, что возьмет меня к себе в бригаду командиром танка — тридцатьчетверки. Нас, человек двадцать, привезли в Ясную Поляну, где стоял штаб 69-й механизированной бригады и ее 53-й танковый полк. В штабе записали наши данные, повели в музей графа Толстого, который был разграблен и захламлен немцами. Потом капитан мне сказал: «Я командир танковой роты, пошли со мной, познакомлю тебя с экипажем». Мы пошли к железнодорожной линии, на которой стоял эшелон танков.
Я залез на платформу, и тут раздался гудок паровоза, капитан куда-то побежал и исчез. Смотрю, а на платформах стоят английские танки «Валентайн», которые мы в училище не изучали. Там нам показывали на плакатах только силуэты немецких танков, а ленд-лизовскую технику мы не знали совсем. С экипажем познакомился прямо возле танка. Механик-водитель танка старшина Мыкола Васильев. Заряжающий Чистяков. Он залез в танк и вытащил оттуда книгу в синем переплете: описание танка МЛ-2-7 на русском языке. Я сел на платформу и стал ее читать: танк «Валентайн», вес 18 тонн, пушка калибра 75 мм, спаренная с бельгийским пулеметом «Браунинг». Боекомплект: 60 снарядов, пулеметных лент — 15, по 250 патронов в каждой. Пулемет зенитный «Брен» с пятью дисками по 100 патронов. Дымовой курковый миномет 50 мм, и к нему 18 дымовых мин, два огнетушителя. Броня 60 мм, масимальная скорость танка 32 км/час, двигатель 160 л/с, горючее — газойль, как и у Т-34, бак на 160 литров топлива.
На танке было много ящиков с боеприпасами, накрытых брезентом.
Танкисты звали этот танк по-своему: «Валентина». Механик Мыкола, видно, был «тертым калачом», казался человеком многоопытным, старше меня лет на восемь-десять, но как механик-водитель он был совсем никудышным, а на передовой Мыкола показал свое истинное лицо — труса и последнего гада. Но ни он, ни заряжающий раньше, как и я, на фронте не были, так что в этом вопросе мы были все равны.
Мыкола, здоровый мужик высокого роста, был из донских казаков, но, видимо, жил на Украине и говорил со мной по-украински, и как-то он приволок в мешке какую-то розового цвета соль, видно, что удобрения. На остановках мы меняли эту соль на еду, и у нас в рационе даже появилась курятина. Наш эшелон шел по Украине, и я узнал, что наша бригада входит в состав 3-й танковой армии генерала Рыбалко.
Вечером выгрузились, ко мне подошел лейтенант и сказал: «Я твой командир взвода, моя фамилия Ребров. Твой танк будет на марше замыкающим в колонне, запиши маршрут движения». Ребров назвал мне деревни, через которые предстояло проехать, сказал, что фары при движении не включать, и тот, кто зажжет фары, сразу пойдет под трибунал. Двинулись по маршруту. А уже стояла ночь, да такая темная, что хоть глаз выколи. Говорю механику: «Машину не гони», сам сел на правое крыло, сержант на левое, нам дорогу лучше видно, чем механику-водителю, мы его движение регулируем по просвету дороги. Вдруг Васильев останавливает танк: «Я мотор перегрел!» Мы постояли немного, но за это время колонна ушла вперед, мы от нее отстали.
Спрашиваю механика: «Ты дорогу видишь?» — «Мне абсолютно ничего не видно!» — «Тогда не гони танк, мы на крыльях сидим и тоже ни черта не видим».
В небе появился просвет, и где-то в стороне, далеко от дороги мы увидели огни, похожие на свет в окнах. Старшина сходил к этим хатам, узнал, какое это село и что за деревня впереди, и мы сверились с нашим записанным маршрутом. Подъехали к переезду, но путь закрыт, на 2–3 километра все забито железнодорожными вагонами. Видно, как самолеты немцев бомбят станцию, мы остановились и стали ждать. Сзади подъезжает танк, на нем наш командир полка с картой в руке, спрашивает: «Чей танк?» — «Вашего полка, товарищ полковник. Командир танка младший лейтенант Матусов». — «Почему стоите?» — «Переезд закрыт, а станцию непрерывно бомбят». Мы ведь уже второй час стояли у железнодорожных путей, а комполка, видно, сделал с другими танками большой круг и только сейчас вышел к дороге. Он приказал: «Через полчаса подойдет колонна полка, пристраивайтесь к своей роте». Подошел полк, я с танком опять был последним в колонне. Добрались до леса неподалеку, уже стало совсем светло. Здесь нас дозаправили, дали поесть. Когда стемнело, полк снова начал движение. Я говорю своему механику-водителю: «Ты только танк не гони, мотор запорешь». Ехали до рассвета по грунтовой дороге, спрашивая в придорожных деревнях, правильно ли мы едем. На рассвете догнали свою колонну, впереди был какой-то мост, а на него положили крупные бревна, и танки по очереди стали переезжать на другую сторону. Слышу, как наш начальник штаба майор Мороз кричит мне: «Давай машину на мост». Пошел рядом станком. Я говорю Васильеву, чтобы не наезжал со всего маху на бревна и за рычаги не хватался, а ехал медленно, а он все сделал наоборот. Заскочил на мост на скорости, бревна стали расходиться, и одно из них чуть меня не задело, я успел отскочить от моста. А Васильев, гадина, танк то влево, то вправо разворачивает, а потом и вовсе заглушил мотор, оставив машину посередине моста. Майор Мороз стал психовать: «Дезертир! Пристрелю!», кричит мне: «Дай ему ломом по башке!» Ору Васильеву: «Вылезай!» Он выбрался, весь в поту, гимнастерка на спине вся мокрая. Подошел другой танкист, старшина, залез в танк и плавно вывел его с моста. Вскоре вся колонна прошла через мост, было совсем светло, моросил дождь. Полк снова укрылся в какой-то роще, нас опять заправили горючим. Сержант принес завтрак: гороховая каша с тремя кусочками мяса. Хлеба не было, его не выдавали уже несколько дней. В танке был НЗ: шматок сала, две горстки сахара и несколько черных сухарей, но мы этот НЗ съели еще по пути следования. Снова ждали сумерек, и в кромешной темноте наш замыкающий танк опять отстал от основной колонны. Мы с заряжающим сидели на крыльях и почти ничего не видели в этой темени. Вдруг я заметил слева перила моста… и мы вместе с настилом падаем на бок. Я успел ухватиться за пушку, но лицом ударился о башню, почувствовал кровь во рту. Кричу Васильеву: «Мотор заглуши!» Смотрю, танк лежит в канаве под мостом, но нам повезло, в канаве не было воды. Несколько ящиков с боеприпасам слетели на землю, доски настила валялись в метре от танка. Дождь не переставал. Васильев говорит: «Мост кто-то точно подпилил». И тут сзади появляется танк комполка. Я доложил командиру, что мост был подпилен и поэтому машина слетела с него. Командир полка приказал взять его «Шерман» и поставить мой танк на гусеницы, а сам пошел в сторону хат, видневшихся неподалеку. Двумя тросами, моим и с «Шермана», мы подцепили «Валентайн», потянули и поставили танк на гусеницы. Когда цепляли тросы, я слышал какой-то приглушенный взрыв. Побежал к хатам, доложить комполка, что его приказ выполнен. Полковник сел в «Шерман» и поехал догонять полковую колонну. Осмотрели машину, у нас только масло вылилось из коробки скоростей. Снова поставили слетевшие на землю ящики на танк и выехали из этой канавы. Уже светало, и мы по танковому следу догоняли своих. Немного проехали и увидели, как на дороге стоит наш «Валентайн», экипаж сидит сверху. У танка по левому борту сзади вырвано два катка, танкисты говорят, что наскочили на противотанковую мину и теперь «загорают». Я понял, что за взрыв тогда услышал, и подумал, что нашему полковнику повезло; не отдай нам он свой «Шерман» на помощь, ехал бы комполка по этой дороге и именно его танк нарвался бы на эту мину. Ночью мы подъехали к Днепру, на том берегу горели хаты, и нам передали по рации приказ: вести огонь из пушки и пулемета по этим хатам. До Днепра было метров триста, наш берег был пологим, сплошной белый песок, а противоположный берег реки был гористым.
