Еще одна пропавшая девушка? Только этого не хватало.
– И вы не написали заявление? Но прошло больше недели! Знаете, это по меньшей мере странно. Скорее, я бы сказала, подозрительно.
– Ах, оставьте, – отмахнулась хозяйка лениво. – Инка звонила той ночью.
– Вы не говорили мне.
– А должна была? – Брови мамаши полезли вверх. – Вы и не спрашивали, если что.
Маша в самом деле не спрашивала. Отвлеклась.
– Так во сколько звонила Инна? – Она достала записную книжку, приготовилась записывать.
– Утром. Светало уже.
Светает сейчас ближе к четырем утра – хотелось съязвить. Но промолчала. Утро у всех начинается в разное время. Судя по ночной рубашке, топорщившейся кружевом по низу, у мадам Голубевой оно только-только началось. А время к полудню.
– Что она вам сказала? Спросила о чем-то? Или, может, сама о чем-то рассказала?
– Знаете, я пытаюсь вспомнить. – Голова плавно качнулась. – Но ничего такого важного не вспоминается.
– А неважного? – Маша с силой стиснула зубы, так хотелось заорать на эту клушу.
– Так, сейчас. – Она отложила электронную сигарету на журнальный столик, кряхтя, выбралась из кресла, грузно зашагала по гостиной. – «Мам, привет, это я». Говорю: «На часы смотрела, засранка?» Она носом так шмыгнула. Спрашиваю: «Ревешь, что ли?» «Нет, – говорит, – в порядке все». Но я-то знаю ее порядок! У нее всегда все в порядке, а потом муж ее косяки исправляет. Подмазывает кого надо и не надо. Ох, и дурой уродилась! Ох, и дурой!
Насчет косяков Инны Голубевой Маша была наслышана. Хулиганские действия, издевательство над животными, драка с одноклассницами. Прожитые ею семнадцать лет были богаты событиями такого рода.
– Вы считаете, она плакала? – спросила Маша. Впервые на лице мамаши она заметила признаки беспокойства.
– Плакала, да. Насморком она с трех лет не страдала. Значит, ревела.
– Что было потом?
Маша записала: «Инна звонила матери между четырьмя и пятью утра и плакала (возможно)».
– Она спросила: мам, мне никто не звонил на домашний? Говорю: дочка, совсем охренела? На часы смотрела?
– А она что?
– А она говорит, мол, просто так спросила. Мало ли. Я даже подумала вчера, может, она вас боялась – полиции в смысле.
Да что же там такого могло случиться во время этой игры? Или после? Почему одна девочка пропала, а другая прячется? Она ведь прячется от кого-то или от чего-то. Может, имеет отношение к исчезновению Алины Яковлевой?
– Дальше, – потребовала Маша.
– Дальше она пробормотала что-то вроде того, что ей, мол, надо ненадолго по делам смотаться. Если отец спросит, почему прогуливает, чтобы сказала, что дела у нее. Не спросит – не говорить ничего. И отключилась.
Мамаша Инны снова втиснула огромное тело в кресло, потянулась к электронной сигарете. Через минуту ее полное лицо исчезло в клубах дыма.
– Так что же вы все это время молчали? – возмутилась Маша, убирая записную книжку. – Я езжу к вам, езжу. А вы только руками разводите – нет дочери, не появлялась.
– А она и не появлялась, – флегматично кивнула Голубева.
– Но она звонила! А вы ничего не сказали.
– Разговор дочь вела о своем отце, не о полиции. Он, кстати, ничего о ней не спросил. Уехал молча. Я и не сказала. А вас я информировать не обязана.
– А теперь что изменилось?
– Теперь… Теперь я что-то забеспокоилась. – Она зябко дернула толстыми плечами. – Времени сколько прошло, а она не объявляется. И не звонит. И телефон отключила.
Это Маша знала, сама не раз пыталась набрать Инну Голубеву.
– Как думаете, что все это может означать? – спросила Маша уже на самом пороге.
Хозяйка, странно, пошла ее провожать. Хотя каждый шаг, кажется, давался ей с трудом.
– Вы насчет Инки? – уточнила она на всякий случай и вцепилась тремя пальцами в подбородок.
– Да-да, я о вашей дочери. Как думаете, что означает ее долгое отсутствие? Может, она попала в беду?
– Ах, оставьте, – фыркнула мамаша. – Скорее она сама может стать бедой для кого-то. Такая вот уродилась. Одна же такая из всех. Трое детей совсем другие – умные, правильные. А Инка – выродок. Вы, товарищ капитан, не думайте ничего такого. Ничего такого нет.
– В каком смысле?
Маша сунула руку в сумку, нащупала мобильник. Желание немедленно позвонить сыну Валерке сделалось болезненным. Позвонить, узнать, что у него все в порядке. Пусть даже он рассердится, потому что в лагере. Пусть даже пожалуется вечером отцу. Пусть! Она просто должна знать именно сейчас, что у него все хорошо. Может, она и не самая хорошая мать, зато точно не такая равнодушная, как мать Инны Голубевой.
– Я уверена, что моя дочь не пропала, как Яковлева. Просто где-то мотается.
– А могла она быть причастна к исчезновению своей подруги? Вы можете допустить такую мысль?
– Нет, – быстро и твердо ответила та. – Алинку она любит даже больше нас. Может, Инка стала свидетелем чего-то нехорошего и теперь прячется? Кто ее знает. Но с ней точно все в порядке. – Пальцы матери сползли с подбородка на левую грудь и легонько постучали. – Я это чувствую. И она объявится.
Валерка ей на звонок не ответил. Но написал в сообщении, что у них репетиция чего-то там и что у него все в порядке. А через двадцать минут перезвонил.
– Мам, ты чего? – спросил самый родной, самый любимый голос на свете.
– Просто, – ответила Маша смущенно. Ответ она не придумала, врать с ходу не могла. – Просто захотела услышать твой голос. Прости, что во время репетиции.
– Так приперло, да, мам? – догадался ее умница сын.
– Ага. – В носу защипало, губы задрожали. Она в отдел как раз входит, не хватало только слюней на пороге отдела. – Но сейчас отпустило.
– Мам, я знаешь что хочу тебе предложить?
– Что?
Она быстро юркнула к себе, чтобы не засекли в растрепанных чувствах и не доложили тут же Суворкину, что у нее глаза на мокром месте. Заперла дверь изнутри, привалилась к ней. Глубоко задышала.
– Давай, когда я вернусь, ближайшие твои выходные проведем вместе, а?
– Ох, сынок! – вздохнула Маша с горечью. – Я бы все дни своей жизни с тобой проводила! Только сам понимаешь.
– Мам, я все понимаю. Понимаю, что тебя могут дернуть прямо по дороге. Посреди сеанса в кинотеатре. Вытащить с карусели или из зоопарка. Я все это понимаю. Но начало-то выходного будет нашим. Твоим и моим, мам.
Вот ведь. Довел-таки мать до слез.
– Прости меня, – прошептала она. – Прости меня, Валерка. Я самая плохая мать на свете.
