– Например, я не знаю, откуда они взялись, эти мнеморики, – честно признаюсь я.
– Да уж, хотела бы я найти того, кто их придумал, и кое-что открутить ему, – горячится Инга. – Чтоб неповадно было всякие гнусные штуки изобретать!
– Рассказывайте, – требует Серафим, усаживаясь в свое кресло. – Где вы их видели и что вам о них известно?
Мы с Ингой переглядываемся. Интересно, ей удалось разузнать больше, чем мне?
– Инга, давай ты, – предлагаю я, зная, что она не откажется.
– Хорошо, – кивает Инга, и в ней просыпается лекторский тон. – Мнеморик – это предмет, в котором хранятся воспоминания. Если человек упрятал воспоминания о каких-нибудь событиях из своей жизни в мнеморик, он забывает о них подчистую. Однако эту штуку можно заставить вернуть твои воспоминания. Тогда человек начинает постепенно припоминать то, что забыл. Те, у кого есть мнеморики, называют себя маммонитами, носят хламониды – уродливые серые халаты и поклоняются какой-то Маммоне. Каждый маммонит норовит всучить новый мнеморик какому-нибудь v.s. скрапбукеру. Лично я знаю двоих по имени, точнее, по дурацким кликухам. Одну зовут Ра, а другую – Ша. Вот только одного я не поняла – иногда у людей появляются ложные воспоминания. Они помнят то, чего не было. Причем в самых мрачных красках. Одна из знакомых мне маммониток – та, которую зовут Ша, – почему-то решила, что забыла сделать открытку для клиента, и он с горя умер. Однако я выяснила, что открытку девушка все-таки сделала, клиент, можно сказать, только благодаря этой карточке жив-здоров и вполне себе счастлив. Серафим, ты хотел поговорить с нами о том, что отравляет Меркабур? Может быть, в этом мнеморике воспоминания портятся? Покрываются плесенью, как испорченные консервы?
– Заражаются вирусом, – вставляет Илья. – Вредоносной программой.
– Нет, Инга, они портятся не в мнеморике! – вмешиваюсь я и ловлю ее недовольный взгляд. – Я точно знаю, сама чуть не попалась на удочку! Чуть не стала маммониткой.
У Инги на лице отражается целая гамма эмоций. Она и удивлена, и обеспокоена, и умирает от любопытства, как будто я только что сказала, что сделала операцию по смене пола. Девочка за ее спиной почему-то радостно смеется – то ли издевается, то ли у нее с головой не все в порядке. Паша снова тихонько сжимает мою руку, и мне сразу становится спокойнее. Во взгляде Эльзы я, как ни странно, ловлю симпатию. Серафим сидит на подоконнике, закрыв глаза, и время от времени тихонько причмокивает, будто его все это не касается. Но я-то знаю, что он внимательнейшим образом слушает, как кошка, дремлющая на печке, которая готова тут же проснуться, если речь зайдет о рыбе.
– Воспоминания искажаются раньше, до того, как они попадают в мнеморик, – продолжаю я. – Их портит Тварь, которую они называют Маммоной. И та открытка – Инга, ты же еще не знаешь! Парень, молодой парень на моих глазах покончил с собой. Он держал в руках открытку. Он просто не мог с ней жить – выбросился из окна. Совершенно жуткая карточка – я только раз на нее глянула, и она просто ввела меня в ступор, в буквальном смысле. Сидела и не могла даже пальцем пошевелить. Только сейчас поняла – в ней была Тварь!
– Я давно это знала, – произносит Эльза, но я не обращаю на нее внимания, мне нужно выговориться.
– Кристофоро Коломбо! – Инга вздрагивает. – Покончил с собой?! Из-за открытки? Да ты что! Ты ничего не путаешь?
Девочка бережно гладит ее по руке, успокаивает. Манул приоткрывает глаза и обводит внимательным кошачьим взглядом окружающих, потом снова закрывает. Кресло скребет задней лапой, будто что-то закапывает. Похоже, что, кроме меня, никто этого не замечает.
– В той открытке были такие испорченные консервы, что их яд оказался смертельным, – говорю я. – Он вспоминал или видел что-то страшное, чего никогда с ним на самом деле не случалось, но жить дальше он после этого не смог. Они перестарались, эти маммониты. А может быть, он отказался от мнеморика, теперь мы уже никогда не узнаем, что предшествовало самоубийству.
– Отказался от мнеморика? – переспрашивает Инга и теребит себя за кончик уха.
– Да. Сначала они показывают тебе открытку с Тварью, с этой их Маммоной. И ты видишь в Меркабуре или вспоминаешь что-нибудь до жути неприятное, от чего мурашки бегут по коже. Не привидение, не дохлую мышь и не горсть червей, а что-то важное о себе самом, такое, с чем тебе невыносимо трудно жить дальше. Потом маммониты предлагают тебе все это забыть, и ты сразу же соглашаешься. А вместе с плохими вещами забываешь и о хорошем. Забываешь обо всем настолько, что тебе больше нечего хотеть, потому что нет памяти ни о желаниях, ни о том, что ты чувствуешь, когда они исполняются. Ты хочешь только одного – чтобы воспоминаний стало еще меньше. Желаешь забыть о том, что у тебя когда-то были воспоминания. Это как хранить в себе память о кошмарном сне. Ты знаешь, что проснулся от крика, но понятия не имеешь, что именно тебе снилось. Но тебе мучительно хочется забыть о том, что тебе снился тот сон, что тебе было от чего кричать от ужаса. А для этого нужен мнемопад. Штука, которая стирает все воспоминания подчистую. И чтобы его заполучить, ты встаешь в стройные ряды маммонитов и начинаешь распространять мнеморики.
– Да, – задумчиво кивает Инга. – У них есть свои уровни. Двуш, пятыш и другие… чем больше приведешь маммонитов, тем больше уровень, тем меньше остается до мнемопада.
– Тварь распространяет сама себя, – вставляет Эльза.
– Как компьютерный червь, – поясняет Илья.
– Терли-терли, – соглашается Паша.
Шапкин сидит у ближайшего столика со скучающим видом. Похоже, он не склонен вникать в проблемы тех, кого считает своей галлюцинацией. У Аркадия на лице выражение крайней заинтересованности, но он вежливо молчит. Серафим все еще притворяется, что дремлет, только кресло в нетерпении постукивает лапой, чего, впрочем, я уверена, не замечает никто, кроме меня.
– Софья, а ты знаешь, что за нас с тобой дают сразу четыре уровня? – говорит Инга.
– Ого, – выдыхаю я. – Ничего удивительного, что та штучка так разозлилась.
– Вы такие ценные, такие ценные v.s. скрапбукеры! – Девочка за спиной Инги складывает ладошки и кружится вокруг себя. – Лучшие в мире!
Елки-палки, где Инга откопала эту придурочную? Краем глаза я замечаю, что у Аркадия – любимчика Меркабура осталась кружка, и он что-то сосредоточенно рисует на грифельном поле.
– И все-таки я не уверена, – говорит Инга, – что ложные воспоминания рождаются из открытки. Уж очень этот мнеморик отвратно выглядит, когда из него лезут испорченные консервы, в смысле фальшивые воспоминания. Хотя мне девицы в серых халатах тоже показывали открытку с Маммоной…
Есть такое чувство солидарности, какое испытывают только товарищи по несчастью. Например, если ты хотя бы однажды ломал ногу, то, увидев человека в гипсе, сразу пытаешься окружить его заботой. И теперь мне захотелось обнять Ингу, а злобный чертик где-то в пыльном уголке сознания любопытничал: что могла увидеть она в открытке с Маммоной? Однако Инга меня, как всегда, удивила.
