– Пошли. – Клоун потащил ее за рукав.
– Да погоди ты, я только во вкус вошла! – отмахнулась Инга.
– Пошли, золотая моя. В альбоме долго нельзя.
Инга неохотно слезла с тумбочки, толпа разочарованно вздохнула, люди разошлись. Клоун подхватил шляпу, и они снова помчались по улице. В пыльном вагончике он вытряхнул деньги прямо на пол и принялся считать. В основном в шляпе оказались десятки и пятирублевые монеты, но нашлось несколько сотен и полтинников. Инга шумно дышала, приходила в себя. Он разложил все на аккуратные кучки, торопливо пересчитал.
– Девятьсот восемьдесят три рубля. Извини.
– Пошли обратно! Еще пять минут, и будет тысяча.
– Время вышло, – он покачал головой. – Ты не успела.
– Да я там целый час торчала! Еще бы две минутки, жалко тебе, что ли? И потом, это же почти тысяча, совсем чуть-чуть не хватило.
Клоун смотрел на нее, его глаза влажно блестели в полумраке, нарисованная улыбка совсем расплылась. Он улыбнулся по-настоящему, подмигнул:
– Так ты ничего не поняла, золотце?
У Инги слезы навернулись на глаза. Кристофоро Коломбо! Она напялила чужие колготки, изображала из себя черт знает что, ее били надувными молотками противные карапузы, в нее тыкали пальцами сопливые бездельники, ее осуждали приличные люди, а ему теперь семнадцати рублей не хватает! Да он издевается! В глазу защипало, она попыталась протереть его грязной перчаткой, но стало только хуже.
Клоун смотрел на нее, как ученый на редкую бабочку: изучал с ног до головы, приподнимал брови, шевелил губами, будто хотел что-то сказать, потом хлопнул себя по лысине:
– Две минуты еще есть.
Он снова схватил ее за руку, Инга послушно выскочила из фургона вслед за ним.
– Стой вот тут, под окном, и не шевелись!
Уф! Замучил уже: «Не шевелись, не шевелись!» Инга послушно замерла, но не прошло и минуты, как она во весь голос завизжала и оглянулась. Она поначалу не поняла: что это? На нее обрушился внезапный дождь? Смерч? Почему так мокро, холодно и трудно дышать? Она обернулась: из окна вагончика торчала лысая башка и довольно улыбалась, в руках клоун держал пустое ведро, причем не самое чистое. Грим потек, холодная сырость тут же проникла за шиворот, с головы до пяток охватил озноб, Инга попыталась отряхнуть с себя воду, потом со злостью заколотила кулаками в стенку вагончика.
– Ты! Да ты! – Она хватала воздух ртом, никак не могла подобрать слова, потом, наконец, выдавила дрожащими губами: – З-з-зачем?
Вагончик дрогнул, поплыл перед глазами, голова закружилась, Инга поняла, что ее выбрасывает из альбома.
– Зачем? – повторила она громче и закашлялась.
– Золотая моя, слушай меня сюда. Повторишь то же самое в настоящей жизни и тогда узнаешь, как сделать открытку, – он подмигнул и щелкнул себя по лицу красным носом на резинке. – И про конфеты не забудь!
Последним, что она успела увидеть, была нарисованная улыбка на небритом лице.
Инга всхлипнула, открыла глаза и очутилась в родной комнате. Из груди вырвался не то хрип, не то хрюканье, она вдохнула, и еще, и еще, и никак не могла надышаться, и сердце стучало в бешеном ритме, и ледяные пальцы отказывались слушаться. Она прокашлялась и ощупала себя с головы до ног – все сухо, к рукам и ногам потихоньку возвращается тепло. Ах он скотина такая! Думал легко отделаться? Инга схватила открытку, принялась снова и снова тереться об нее щекой. Сейчас она вернется и наконец-то все ему выскажет. Откуда он вообще завелся в альбоме родителей? Может, это паразит, вроде таракана? Она прикладывала открытку то так, то эдак, но ничего не выходило. О чем она думала в тот раз? Об отце и подарках на день рождения. Инга глубоко вздохнула, дыхание немного успокоилось. Она зажмурилась и представила свою детскую комнату, и трубу под окном, и как толкаются под потолком шарики, наполненные гелием, и как хочется прыгать от восторга вместе с ними до самого потолка. Снова прижалась к открытке. Вот сейчас голова закружится и… Она просидела так десять минут. Никакого эффекта.
Инга сгребла все открытки в кучу и со злостью пнула напольную вазу с сухой композицией. Твердая, зараза! Стоит тут, место занимает. Уф, ну что же это такое – опять ничего не понятно! Ну почему, почему в тот раз этот фокус сработал, а в этот – нет? Тут одно из двух: или она идиотка, или сумасшедшая. Или и то и другое. А этот клоун – самая настоящая скотина! Повторить в реальности? Торчать на городской улице в золотых колготках и кланяться толпе придурков? А потом это окажется таким же обломом? Нет уж, увольте! Завтра она встретится с Магриным и уговорит его помочь ей, или она не дочь своих родителей.
Инга на всякий случай еще раз тщательно пролистала альбом, попыталась расковырять пилкой каждый лист. Но больше ни один не поддавался. Интересно, есть еще в нем сюрпризы? Взгляд сам собой упал на открытку с каруселью. Инга нахмурилась: что-то не так. Точно, теперь по небу плывет кораблик с парусом, а в море плавает ракета. И как ни крути картонный диск, карусель не желает менять своего положения. К чему бы это?
Она никак не могла согреться. Пошла на кухню, приготовила себе чашку кофе. Паваротти улыбался ей с дверцы холодильника, а в колонках пел его голос:
Vesti la giubba, e la faccia infarina.
[6]М-да, ну лицо она мукой, можно считать, намазала, и что дальше? Инга попыталась еще раз прокрутить в голове все с самого начала. Дурацкий клоун, страница с конфетами, золотое платье, дрожащие руки, капризные дети, толпа глазеет, ведро воды на голову – какой во всем этом смысл? Зачем он над ней издевался? И в чем секрет открытки, или альбома? – это ведь не воспоминание, тогда что, чья-то фантазия? В голове не укладывалось, что мама могла придумать небритого вонючего клоуна, который издевается над людьми.
Ridi, Pagliaccio, sul tuo amore infranto.
Ridi del duol che t’avvelena il cor.
[7]В самом деле, только и остается, что горько смеяться над собой. От размышлений Ингу отвлек телефонный звонок. Она вздрогнула и сняла трубку.
– Инга? Здравствуйте. Вы сегодня утром покупали у меня две открытки. Знаете, завтра днем у меня будет мастер-класс по скрапбукингу, и как раз освободилось одно место. Не хотите поучаствовать?
– Хочу, – неожиданно для себя ответила Инга. – Спасибо, я с удовольствием.
Когда она повесила трубку, в самой глубине груди возникла странная, нежная легкость. Будто дали подышать кислородной подушкой.
* * *
– Они живы? Вы знаете?
Глаза у Магрина были большие и круглые, как у совы, только не желтые, а серые. Когда он разговаривал, то смотрел, не мигая, прямо на собеседника, и от этого сразу становилось не по себе. Инга вообще рядом с ним чувствовала себя не в своей тарелке. Когда в город приезжали итальянские делегации, ей случалось иметь дело с людьми, облеченными властью, – политиками, крупными бизнесменами, городскими начальниками, и она прекрасно знала, как общаться с теми, кто привык распоряжаться, и как поставить себя с ними на равных. Но здесь было что-то совсем другое. Каждую секунду он видел ее насквозь, как рентген, и даже глубже, проникал в ту невидимую сущность, которая не только не доступна никаким рентгенам, но и самой Инге была до конца не понятна.
