– Что, никогда не видели, как фея с работы едет? – огрызнулась она в ответ.
Вот девушка с золотым лицом гордо несет себя мимо разом потерявших дар речи старушек на скамейке и исчезает в подъезде – не живое существо, химера, проскользнула и растворилась. Лужица мочи в лифте не пахнет, и на рекламных объявлениях не разобрать ни слова – будто китайскими иероглифами написано. Дверь на площадку колеблется мутной тенью, и ключ входит в скважину подозрительно мягко, как ложка в сгущенку. Вот и еще одна дверь, смутно знакомая, и этот коврик у двери с нарисованной таксой и надписью «Welcome» она уже где-то видела.
Когда она вошла в квартиру и увидела себя в зеркало, ее словно облили ведром холодной воды. Сначала в голове промелькнула наистраннейшая мысль: «А что это за раскрашенная девица у меня дома?» – и тут же вслед за ней: «Кристофоро Коломбо! Это же я! И я здесь последнее время не живу!» Разом прояснилось в голове, предметы вокруг приобрели четкие очертания, как будто в телевизоре настроили резкость. Инга тут же решила: плевать на тетку и Тараканище, да и Павлик не помрет за один вечер от голода. Главное сейчас – дом! Инга скинула плащ и принялась впитывать родное жилище всем своим существом. Она обводила пальцами плетеные подставки под цветочные горшки, переставляла толстые голубые свечи, открывала флакончики с духами и нюхала, как в первый раз, распахнула дверцы шкафа и зарылась носом в постельное белье, пахнущее кондиционером для стирки, намазала зачем-то руки кремом, пролистала глянцевый журнал на столике. Собственные ноги могли бы заверещать от удовольствия, если бы умели, когда на них оказались любимые пушистые голубые тапочки с веселыми ромашками. А на кухне было так хорошо, что даже трогать ничего не хотелось, просто сидеть и разглядывать знакомые черно-белые шкафчики, любимые чашки и тарелки. Как же замечательно быть дома!
Потом Инга долго оттирала в душе краску с лица мочалкой, пока кожа не стала красной и распаренной, как после очень горячей бани. Наружу из глубины неожиданно прорвалась мелкая нервная дрожь и теперь смывалась вместе с краской. Наконец, она завернулась в пушистый и душистый халат, замотала вокруг головы полотенце и занялась разными дамскими приятностями.
Когда Инга закончила со всеми привычными косметическими процедурами, по которым так соскучилась за последнее время, она, как обычно, устроилась на диване и уже взялась за пульт от телевизора, но тут взгляд ее упал на золоченый ридикюль, и тут же в голове разом закрутились события последних часов. Странно, что в ванной она полностью от них отключилась, как будто и не было ничего, и не видела она лезвия ножа возле своего живота, и не чувствовала, как страх сковывает по рукам и ногам.
– Золотце, пойдем с нами, а то я сейчас ножичком чик, а никто и не заметит. – Эту небритую рожу в кепке она не забудет никогда в жизни.
У Инги слова застряли в горле, стали вдруг острыми, будто она проглотила рыбный скелет. Она как раз собиралась открыть ридикюль, но при виде блестящего лезвия не могла пошевелить и пальцем, словно ее заморозили или превратили в камень. Только стук сердца гулко отдавался в ушах, барабанил изнутри, и время тянулось невыносимо медленно, словно она застряла внутри одной-единственной секунды, которая никогда теперь не закончится. Она так и будет вечно стоять, не в силах отвести взгляд от грязных пальцев, сжимающих в руке нож. Но рука у парня дрогнула, и кончик лезвия вспорол тонкую ткань платья возле пупка.
И тогда что-то сдвинулось. Только что она вся была внутри, ощущала каждую замершую клеточку, и спазм под ложечкой, и ухало все тело от бешеных ударов сердца, а потом она как будто упала в пропасть. Инга так и не поняла – провалилась ли глубже в себя, как кролик в шляпу фокусника, или оказалась снаружи, но только скованность разом прошла, а родился ей на смену безбашенный азарт, как тогда, в открытке, будто все кругом – не настоящее, и вовсе не боится она, что сейчас получит удар в живот.
Тогда руки стали действовать сами, словно ими управляла неведомая сила. Инга не чувствовала себя марионеткой, в ее руках родился волшебный материал, невидимая глина, и руки сами знали, как с ней управляться. Она мягко отодвинула нож ладонью, даже не порезалась. Спокойно открыла ридикюль, достала перьевую ручку из золотистого металла, заготовленную картонку и ножницы с бронзовыми ручками. Чудная, наверное, была картина – девушка в костюме золотой феи вырезает открытку, а компания подростков уставилась на нее, забывая прихлебывать пиво, как будто им показывают захватывающий боевик.
Своими контурами карточка напоминала мультяшное облако. Рука сама написала что-то на открытке, чернила оказались красными. Она выставила карточку прямо перед носом кепчатого. Он уставился на надпись, а Инга, не отрываясь, смотрела только на свои руки. Что это, глюк? Они светились мягким золотым светом, как у настоящей феи. Может быть, ей подсунули светящийся грим? В глубине живота нарастал яркий, нестерпимо горячий огонь. Кажется, она сейчас взлетит, как ракета, или одним ударом уложит на землю всех этих парней. Но этого не понадобилось. Один за другим они подбирались ближе, чтобы посмотреть на открытку, и замирали, открыв рот. Каждый низко кланялся, бил лбом в землю, как истовый верующий в церкви, и поспешно отползал задом, а потом бежал сломя голову. Не прошло и пяти минут, как все до единого подростки разбежались, а несколько зрителей вокруг захлопали и пополнили копилку Инги на пару сотен рублей.
Потом она уселась в такси и поехала домой. Что же было в той открытке, в виде облака? Инга не помнила. Она поспешно полезла в ридикюль, вытащила ножницы, не сдержалась и чмокнула их в ручки. До сих пор теплые, хранят огненный поток, что бежал совсем недавно по ее ладоням. Потом вытряхнула ручку, колпачок откатился в сторону, из пера вытекла лужица красных чернил, и, наконец, с трудом отцепила от подкладки открытку, которую второпях сделала сегодня утром, – со снежинками и бисером, спрятавшимися под белым кружевом. Вот только утром она не собиралась делать надписей на своем картонном «облаке». Надо же, никогда раньше Инга не замечала, что умеет писать таким красивым почерком, под старину, с завитушками. И что самое странное, никогда она раньше не слышала слова, которое написала на открытке:
И тем более непонятно, чего так испугалось это хулиганье. Что они увидели в открытке, что она сумела вложить в нее? Воспоминание о том, как она летела в пропасть с резинкой на поясе? Она усмехнулась. Струхнули, что ли? Рядом со словом она ухитрилась нарисовать маленькую карусель, схематично, но узнаваемо и довольно симпатично. Наверное, это из-за маминой открытки, накрепко отложилось в голове. От карточки с «Меркабуром» явственно дул свежий ветерок, как и от других скрапбукерских открыток. Только он был совершенно особенным – родным до коликов, как будто дул из мест, где она родилась. Откуда-то внутри откликнулась острая боль. Инга отбросила открытку с отвращением, как дохлого жука. Сейчас можно выбросить ее или лучше сжечь, и тогда все останется как раньше, просто и понятно.
Но если сейчас она избавится от этой карточки, второго шанса уже не будет никогда. И никогда она уже не спасет родителей и будет жалеть об этом всю оставшуюся жизнь. Инга заставила себя поднять открытку, пополам согнувшись от боли, с трудом уселась обратно на диван.
