Нестерпимо захотелось в родной дом, туда, где лежала за окном неизменная труба, где все еще чувствуется присутствие мамы и папы. Вот бы сейчас обнять маму, рассказать ей, что она знает про скрапбукинг, расспросить ее обо всем. Но там, в том доме, сейчас только чужие люди, и видеть их совсем не хотелось.
Чем больше смотрела Инга на свое «облачко», тем сильнее у нее все болело внутри, словно там разыгрался настоящий шторм. Разом прошиб пот, и тут же забил озноб. Стало трудно дышать, будто из комнаты кто-то откачал воздух. Все тело кололо мелкими иголочками, к горлу подступила тошнота, и главное – острая боль пронзала насквозь, мучила нестерпимой пыткой.
Она вскочила и побежала к аптечке, дрожащими руками пыталась нащупать обезболивающее, но тут же села прямо на пол. Инга не могла сама себе ответить на вопрос: «Где у меня болит?» Она разглядывала снизу доверху комнату, но та уже не казалась родной. Почему здесь такой идеальный порядок? Какого черта все в одинаковых тонах? Комната мертвая, холодная, глянцевая, как в одном из тех журналов, что лежат аккуратной стопкой возле дивана, хуже, чем в гостинице. Фу, Кристофоро Коломбо, какая гадость, как она могла прожить здесь несколько лет?!
Внутри копилось, кипело раздражение. Она вскочила, переставила с места на место стулья, открыла и снова задернула шторы. Инга вспомнила, что однажды уже испытывала похожие ощущения, когда Алик вдруг показался ей совсем чужим. Дио мио, Алик, как давно она его не видела! Как давно они лежали вместе на этом диване, как будто прошла целая жизнь, сто лет, не меньше! И вот теперь эта квартира стала разом чужой и неуютной, словно она здесь в гостях у нелюбимого родственника.
Зачем нужны эти огромные вазы, высокие, с какими-то дурацкими сушеными листьями? Инга вытащила ветки, переломала их одну за другой и вытряхнула содержимое обеих ваз в мусоропровод. Потом пошла в ванную помыть руки и увидела ровные ряды баночек на полке. И от одного вида этих флаконов, выстроенных, как танки на параде, у нее закружилась голова. Инга схватилась за полку, а потом вдруг резким движением руки смела все банки и склянки с полки. Какой-то флакон разбился, по полу потекла перламутровая вязкая жидкость. Мелкие баночки раскатились по всей ванной, на полке остался лежать на боку одинокий пузырек. Ей стало легче. Чуть отпустила острая боль внутри. Лекарство нашлось.
Инга разбила вдребезги четыре тарелки. Она вытаскивала из шкафа аккуратно сложенные стопки белья и разбрасывала их по комнате, переставляла цветы и шептала им что-то, наполовину задернула шторы и скинула на пол диванные подушки.
Но для полного облегчения все равно чего-то не хватало. Боль внутри требовала активных действий, только так она соглашалась отступить и раствориться, и никакие другие лекарства тут помочь не могли. Тогда Инга поставила на плиту высокий казан для плова, не без усилий засунула туда два толстых глянцевых журнала, включила вытяжку, облила их растительным маслом и подожгла. Кухню наполнила нестерпимая вонь, вытяжка едва справлялась на полной мощности, а Инга вдыхала едкий дым, и, как ни странно, ей становилось легче дышать. С каждой гладкой глянцевой страницей умирал внутри кусочек боли, отмирал и опадал серым пахучим пеплом, и на свободное место прорывалось что-то новое, свежее, сильное, такое, что дух захватывало. Словно в один момент сгорел старый, засохший, вымирающий лес, и тут же из-под земли пробивались свежие зеленые ростки и стремительно росли, наполненные волшебной силой. Инга сорвала с холодильника плакат с Шарлоттой из «Секса в большом городе», скомкала, потом снова расправила, отодрала фотографию Паваротти, а сам плакат безжалостно засунула в казан. Уютная квартира на Парк-авеню горела синим пламенем.
Потом она уселась в комнате на полу, замоталась в скомканное одеяло и проплакала целый час. Спроси Ингу, когда последний раз она позволила себе хотя бы слезинку, она не смогла бы вспомнить. Даже когда пришло сообщение об исчезновении родителей, и когда она первый раз пришла в их опустевшую квартиру, лишь глухая тоска наваливалась многотонной тяжестью. Разве что когда она нашла студенческий альбом и ту страницу… в тот раз слезы хотели навернуться на глаза, но щеки так и остались сухими. А сейчас она плакала, тихо, беззвучно, одна за другой горячие капли стекали на губы, и она ощущала соленый вкус.
Когда слезы кончились, Инга почувствовала особенную пустоту. Не то щемящее одиночество, от которого хочется спрятаться или уткнуться кому-нибудь в плечо, а удивительную легкость, словно до этого всю жизнь таскала за собой огромный мешок, набитый мусором, а теперь наконец-то избавилась от него.
Она пошла на кухню и сделала себе чашку чая. Инга отхлебывала чай, разглядывала осколки тарелок и вдруг поняла, что в квартире – совсем тихо. Не играет музыка, молчит телевизор, и попугая не слышно, и от этого обостряются снова, как тогда на площади, чувства, и чай кажется намного вкуснее, чем обычно. И не хочется ничего слышать, а только продлить эту безмятежную тишину, просто сидеть и пить чай и ни о чем не думать.
Инга улыбалась сама себе, жмурилась от удовольствия, как кот на солнце, и тут вдруг ее осенило: «Кристофоро Коломбо! Я же теперь скрапбукер! Я могу! У меня есть что показать Магрину».
За широким декольте золотого платья пряталась в специальном кармане пачка открыток. Они слишком дороги были Инге, чтобы расставаться с ними хотя бы на минуту. Вот и черный конверт, и квадратная карточка с пушистыми, взлохмаченными облаками. Инга совсем забыла, что уже перевалило за полночь, и что она так и сидит в халате и мокром полотенце, и страшно подумать, во что превратилась маска на волосах.
От карточки Магрина дул ледяной ветер, аж колючие противные мурашки по коже бежали. Как же она работает? Инга погладила пушистое облако, потом легонько подула на него. Перья заколыхались, на миг ей показалось, что облако чуть сдвинулось, поплыло по открытке, но тут же снова замерло на месте. Она пробормотала про себя парочку русских слов, совсем уж неприличных. Именно сейчас, когда у нее на руках настоящая открытка, а завтра – последний день, чтобы показать ему, она опять не понимает, как работает эта штука! Инга вспомнила круглые совиные глаза, их внимательный взгляд, его спокойное «Вы ставите мне условия», и ее аж передернуло. Потом она вспомнила, что он был уверен: нельзя стать скрапбукером так быстро! А она стала, она смогла, она сделала настоящую открытку, пусть для этого пришлось превратить свою жизнь черт знает во что! М-да, и квартиру тоже – она огляделась по сторонам и рассмеялась.
Все уже не будет так, как прежде.
Может быть, ей подскажут что-то другие открытки? Инга взяла первой мамину открытку из Ниццы. Над синими бархатными волнами застыл воздушный шар, в небе болтался теплоход. Странно как, опять карусель сменила положение. И что это означает? Разноцветные шарики… клоун. Кажется, он обещал открыть ей секрет скрапбукинга, если она станет настоящей золотой феей? Она усмехнулась. Что ж, он не обманул. Что еще он может ей сказать, чумазый и вонючий хранитель родительского альбома? Альбом остался там, в другой квартире, спрятанный в портфель с кодовым замком.
Открытка с часами – какая она теплая! Инга принялась водить пальцами по циферблату, мысленно представляла, как крутятся стрелки и бьют куранты. Золотая фея, позолоченные часы… Стоп! Инга перерыла кучу разной ерунды, высыпавшейся из ридикюля, нашла маленькую коробочку с гримом, которую прихватила на всякий случай, чтобы подправлять макияж. Макнула палец, приложила золотистую пудру к чуть смазанной позолоте выпуклых стрелок. Комната поплыла перед глазами, замелькали золоченые римские цифры, колесики и часовые механизмы, потом картинка прояснилась, и все вокруг залил ровный золотой закат, теплый и летний. Инга стояла на верхушке высокой башни, похожей на колокольню, только вместо колокола в серединке были подвешены круглые часы с золотым циферблатом. Внизу распростерлось бесконечное поле оранжевых облаков. Рядом с ней стояла маленькая женщина в открытом белом платье. Черные кудри развевались на ветру, женщина улыбалась. Инга без труда узнала Розу, она была точно такой же, как в спальне со старинным комодом. Там, в декольте, прячется мягкая белая грудь, а эти руки, они способны на такие шалости… Кристофоро Коломбо, она опять чувствует себя так, словно ее застали за подглядыванием в чужую спальню!
