Сквозь мутную пелену перед глазами Софья мельком заметила, как Альберт Фарисеевич бросил многозначительный взгляд на Ванду. Лилечка наконец-то выскочила из зала совещаний, вслед за ней потянулись остальные сотрудники. Как из тумана, Софья слышала обрывки фраз:
– Она никогда мне не нравилась.
– Интересно, за срыв тренинга ее премии лишат или объявят выговор?
– А мне ее жалко. Такая непроходимая дура, ведь не пятнадцать лет уже.
Последним ушел Юра. Софья видела, как он выходил из зала совещаний все с тем же каменным лицом, не замечая ничего вокруг. И ей стало противно до омерзения. Он же мужчина! Неужели ему не жалко Лилечку, он ведь мог бы просто по-мужски найти в себе силы и утешить ее, защитить от нападок. Ну хоть как-то. Или накричать, даже ударить ее, все что угодно, только не ходить с лицом истукана. Софья думала об этом отрешенно, мысли проплывали в голове и так же уплывали, как облака на равнине, которым не за что было зацепиться.
– Какая удивительно добрая картина вышла у нашей команды, – язвительно сказала Ванда, как только Софья вернулась в отдел.
«Что-то знает», – вяло подумала Софья и взялась за план-график выпуска проектной документации. Внутри у нее все замерзло, холод затопил ее до самых кончиков пальцев, она ровным счетом ничего не чувствовала. А вокруг выросла плотная, тяжелая, толстая скорлупа, какую не пробил бы и пушечный снаряд.
– Валя, мы сегодня успеем выпустить три комплекта смет до обеда? – спросила она.
– Да, Софья Павловна, один уже готов.
Софья бросила выразительный взгляд на Олю. Та сразу же отложила книжку и взялась за переплетную машинку.
Лилечка тихонько вошла в комнату, хлюпая носом, села за свой стол и разложила большой чертеж. Никто не обращал на нее внимания. Даже Фанис держал при себе свои сомнительные шуточки и прочие «ништяки» и с сосредоточенным видом изучал какую-то инструкцию.
Пожалуй, никогда еще отдел выпуска документации не работал так быстро и слаженно, ни на что не отвлекаясь, весь рабочий день.
Дома отец, как обычно, спросил Софью:
– Как дела на работе?
– Отлично, пап. Сегодня выпустили сверхпланово два комплекта. Производительность растет не по дням, а по часам, уже на двадцать процентов подняли.
– Ну вот, молодец! Я наконец-то слышу от тебя цифры, это совсем другое дело, – он похлопал дочь по плечу.
За ужином Софья жевала медленно и методично, грызла зубами кусок мяса и абсолютно не чувствовала вкуса. Потом поднялась к себе, села за стол и увидела ножницы.
«Ненавижу, – подумала она. – Не-на-ви-жу! Ненавижу этот Меркабур!» Лучше бы она вообще про него ничего не знала. Зачем это все нужно? Эти альбомы, открытки, этот поток – глупости, нет в них никакого смысла. Они только вскрывают боль и злость, и наружу вырывается столько страшного, едкого, беспощадного, что хочется закрыть глаза, заткнуть уши и провалиться сквозь землю. Зачем, зачем им трогательный, живой, настоящий мир? Зачем ей знать, что где-то есть родная нота? И что это вообще такое, на что оно похоже? Софья пыталась вспомнить, хотела ощутить снова, как это – когда всю ее заполняет хрупкая радость, когда все вокруг отзывается, звучит в резонанс, на общей ноте, но ничего не чувствовала. Молчит мансарда, лежат перед ней уродливые страницы альбома с белыми колоннами, и ножницы с бронзовыми ручками – старые и страшные, настоящая рухлядь.
Краем глаза она заметила какое-то движение на полке. А, черная визитка Магрина. Облака плывут, пушистые. Куда, зачем? Она внимательно посмотрела на карточку, облака тут же застыли, а внизу запиликал телефон.
– Соня, тебя спрашивают, – кричала снизу мать. – Какой-то Эмиль, кто это?
– Мам, скажи, что я в ванной или что меня дома нет. Я сейчас занята.
«Никогда, никогда больше в жизни я не сделаю ни одной открытки. Ни за что», – прошептала она. Пусть лучше она будет ходить на работу, выполнять план, выйдет замуж за какого-нибудь начальника, получит должность заместителя директора, пусть ее лицо станет серым и ничего не выражающим, пусть она всю жизнь проведет под толщей скорлупы, лишь бы только никогда больше не чувствовать и не видеть ничего похожего на то, что произошло сегодня.
«Никогда в жизни», – шептала она, и на ее глазах бронзовые ручки ножниц темнели, пока не стали почти черными. Только крохотные бабочки остались светлыми и теперь стали еще заметнее. Софья достала большой пакет, собрала со стола гору бумаг, карандаши, маркеры, краски, завязала надувшийся пакет крепким узлом – завтра по дороге на работу выкинет на помойку. Потом она приняла душ, спустилась вниз и легла спать в обычной спальне. Всю ночь ее мучили кошмары. Временами Софья просыпалась со смутно знакомым ощущением – словно прилипла к коже чужая, темная шкура, но не хотела вспоминать, откуда ей знакомо это чувство, предпочитала нырнуть обратно в тяжелые, дурные сны.
«Когда у ребенка не ладится с карьерой, можно помочь ему найти работу. В хорошем, дружном, увлеченном общим делом коллективе человек становится более дисциплинированным и ответственным, учиться любить свою работу», – выводила в соседней комнате ее мать в свете ночника.
* * *
– Инга, вы меня снова удивляете. Отличная работа, я ее возьму. Сколько вы за нее хотите?
– В чьем альбоме мои родители? Как мне их найти?
– Это не имеет никакого значения. Все равно вы не сможете их увидеть. Сколько я вам должен за открытку? Это работа, и я вам за нее заплачу.
– Вы все еще не хотите подписать со мной контракт?
Его зацепила открытка, Инга совершенно точно это видела. Когда он ее взял, то сразу сощурился, будто смотрел на восход солнца, и на мгновение напрягся, потом чуть заметно улыбнулся, но тут же снова принял невозмутимый вид, надел маску равнодушного всезнайки. Они сидели все в том же кафе, за тем же столиком. Отсутствовал только уютный полумрак – одна штора была открытка, девушка в униформе оттирала стекло. В стакане перед Ингой стояла живая ромашка с мохнатой головкой и растрепанными лепестками.
«Он в меня просто влюбится! – пело внутри Инги что-то веселое, залихватское, задорное. – Влюбится, влюбится!»
– Инга, вы феномен, и очень любопытный. – Магрин сидел к ней боком, разглядывал что-то за окном.
Инга довольно улыбнулась, замерла в ожидании. В ней все еще пульсировала внутренняя радость, та, что наполнила ее, пока она делала открытку. Магрин тем временем продолжал:
– Может быть, на следующий год я подумаю о том, чтобы взять вас на контракт.
Она удивленно вскинула брови. Он, наверное, чего-то не понял.
– Но вы же сами сказали, что родители не могут ждать так долго! Что их нельзя будет вернуть! – Ее голос неожиданно дрогнул.
– Инга, поймите меня правильно, – он сел, взял ее за руку обеими ладонями, Инга дернулась, но сдержала желание отнять руку. – Я не изверг, не садист, чисто по-человечески мне вас очень жаль, но у меня есть свои интересы. Я – не благотворительная организация. Ваша мама – взрослая женщина, опытнейший скрапбукер, она прекрасно понимала, что она делает и чем рискует. С другой стороны, будучи там, в альбоме, они никогда не заболеют, не состарятся, не попадут в автокатастрофу.
