Алик сейчас тянулся к ней, как бездомный котенок. Положил голову на колени и смотрел снизу бесконечно открытым и доверчивым котеночьим взглядом. Инга улыбалась ему, потому что не могла не улыбаться, но в глубине души надеялась, что это их последний совместный вечер. Ей не было грустно за себя, за себя она радовалась. У нее душа болела за Алика, как за уличного котенка, который отчаянно и безуспешно ищет себе хозяина.
Поначалу она решила, что открытка на него не подействовала, и он выпустил ее из объятий просто потому, что обиделся. Но он вдруг предложил ей сыграть в шашки.
– Алик, у меня нет дома шашек. Даже в компьютере.
– Тогда в карты.
– В преферанс вдвоем не получится.
– В дурака! – Он вдруг расхохотался. – Сто лет не играл, и вдруг почему-то так захотелось!
Инга согласилась из одного только любопытства: что же будет дальше? Они играли в дурака на раздевание, пока Алик не остался в одних трусах. Потом он украл у Инги тушь и носки, тушью нарисовал себе гусарские усы, а носки напялил на уши, отчего стал похож на спаниеля-уродца, наконец, залез с ногами на кровать и принялся на ней прыгать, взлетая до потолка. Инга всерьез опасалась за сохранность кровати. За свой рассудок она уже давно не боялась, хотя пузатый мужик с нарисованными усами и ушами из носков, прыгающий на кровати в семейных трусах, – зрелище не для слабонервных. На короткий момент она и сама с головой погрузилась в бесшабашное веселье, хохотала так, что забыла про все на свете, и плевать, что во всем виновата открытка с бабочкой.
Когда Алик предложил сыграть в прятки, Инга залпом выпила бокал вина и сказала ему, как ребенку:
– Я уже устала. Давай просто отдохнем?
И вот теперь он положил голову ей на колени и вроде бы успокоился.
– С тобой так легко, – признавался он. – Когда я долго тебя не вижу, мне чего-то начинает не хватать.
Инга гладила его по голове, и на глаза ей наворачивались слезы. Ее опять раздирало на части. Кристофоро Коломбо, да когда же это прекратится! Это невыносимо – все время делить внутри одновременно радость и острую боль.
Алик скорчил рожу и показал ей язык. Она обвела пальцем нарисованные усы и улыбнулась ему. Он довольно рассмеялся.
Зачем он ей? То есть понятно, зачем он был нужен той, другой Инге. Он был красивой картинкой в ее персональном глянцевом журнале, отличным дополнением к дизайнерской квартире и дорогому шелковому белью. Теперь, когда она сменила глянец на альбом скрапбукера, он казался ей таким же чужим, как если бы посреди квартиры стоял ткацкий станок. Он стал грузом из прошлой жизни, и она вздохнет с облегчением, когда они выяснят все отношения и расстанутся. Внутри сразу же зашевелилась глубинная радость. Алик был как фальшивое окно на фотообоях, а у нее теперь есть настоящее окно в мир, и ей нестерпимо хочется почувствовать, как бутафорские крылья за спиной сменяются настоящими, и все вокруг меняется вместе с ней.
И вместе с тем сейчас ей было больно смотреть на Алика.
Алик – человек-картинка. Он не живет, а фильм снимает, причем строго в рамках написанного им самим сценария. И чем строже он следует сценарию, тем более нарисованным становится – плоским, двумерным, как персонаж в старом анимационном фильме. А цепляется за Ингу своим котеночьим взглядом только потому, что рядом с ней в его жизни появляется третье измерение. Инга вдруг отчетливо поняла, что он тянется именно к той глубинной радости, что живет внутри нее, что он заприметил эту радость гораздо раньше, чем она сама. Даже не заприметил, а бессознательно учуял, как голодный котенок чует колбасу в сумке прохожего. Вот и вертится вокруг, как школьник рядом с другом, у которого есть игровая приставка, – а вдруг даст поиграть? А не поиграть, так хоть посмотреть, прикоснуться к удовольствию, впитать в себя частичку чужого азарта.
Он взял ее ладонь, принялся загибать ее пальцы по одному. Инге безотчетно захотелось отнять у него руку.
– Ты сегодня какая-то особенная. Ты мне так нравишься, что я тебя боюсь, – теперь он принялся целовать ее пальцы.
Когда они расстанутся, его жизнь станет совершенно плоской. Если он, конечно, не найдет себе кого-то другого. Будет бегать за каждой юбкой, как котенок на улице – за всеми прохожими подряд, пока кто-нибудь не подберет его и не заберет в настоящий, объемный мир.
Инга перевела взгляд на открытку с бабочкой, одна сторона – из мягкого бархата, а другая – из простой бумаги. И что в ней такого особенного? Почему Магрин считает, что ее авторша – намного способнее Инги? Прежде чем расставаться с Аликом, надо все выяснить как следует про эту даму.
– Алик, расскажи мне про эту Ванду. Какая она? Сколько ей лет?
– Под сорок, наверное. Обычная стервозная баба, и глуповатая причем, – он пожал плечами. – Считает себя неотразимой. Повсюду таскает за собой пилочку и ногти точит. У нас про нее поговорка ходит: «Как вы жопой ни крутите, все равно не Нефертити».
– У тебя есть ее телефон?
– Просто позвони в офис, тебя соединит секретарь. Так ты мне расскажешь про этот новый чудо-метод психологии?
– Я сама в нем еще толком не разобралась.
– Ну и черт с ним, – его поцелуи поднимались все выше по руке.
Инга собралась с духом, отняла руку и тихо сказала:
– Алик, нам надо расстаться.
Она хотела добавить: «Давай останемся друзьями», – но ничего более идиотского в такой ситуации нельзя было придумать. И дело не в том, что звучит банально, но какие из них друзья? У них даже нет общих интересов.
– Ты это серьезно?
– Да.
Некоторое время он молчал, переваривая услышанное, а потом началось что-то невообразимое. Инга была уверена, что они сейчас тихо и мирно поговорят и расстанутся как нормальные взрослые люди, не связанные ничем, кроме секса. Она никогда бы раньше не подумала, что Алик – всегда такой спокойный, практичный, деловой – способен на подобные страсти. Может быть, это открытка все еще действовала на него?
Он умолял ее на коленях, целовал руки, спрашивал: «Ну почему?»
Он обещал ей развестись и жениться на ней: «Это давно надо было сделать!»
В истерике он заходился кашлем, Инга боялась, что у него прямо сейчас начнется приступ астмы.
Он клялся, что или найдет деньги на оплату долгов ее родителей, или своими рукам задушит кредитора.
Он бегал по комнате и грозился выброситься из окна: «Моя смерть будет на твоей совести!»
Инга молчала. Она с трудом сдерживала отвращение. Ко всему прочему Алик так и не смыл нарисованные усы, только размазал их по щекам и оттого выглядел еще противнее.
Сейчас она заставит его умыться, одеться и выставит вон. Прямо сейчас. Надо только привести его в чувство. Можно на всякий случай спрятать открытку, вылить на него стакан холодной воды, накричать, дать пощечину, в конце концов. Но Инга сидела и молчала, не могла сдвинуться с места.
