Стоило Софье перестать каждые десять минут мять руками тряпичный радостный мячик, как офис менял свой цвет. Снова серыми и неприветливыми становились лица, снова возникало ощущение, что на этой офисной планете она – инопланетянка, зеленый человечек с рожками вместо ушей.
Под конец рабочего дня в буфете Софья столкнулась с сотрудником, которого она не знала, но лицо показалось ей смутно знакомым. Где она встречала его раньше – на общем собрании, в столовой, в очереди за ключами на вахте? Нет-нет, где-то в совсем других обстоятельствах. Парень носил дорогой серый костюм в тонкую полоску, белую рубашку и неплохой галстук. На безымянном пальце – обручальное кольцо, на мизинце другое, серебряное, из кармана торчал ежедневник. От него веяло таким холодом, что Софья почувствовала – между ней и этим миром все еще есть преграда. Он отхлебывал кофе и говорил в блестящую черную трубку, похожую на панцирь огромного насекомого:
– Солнышко, у меня много работы. Нет, я не могу забрать Костика. Обещаю, в следующий раз. Я в зоопарк его свожу в выходные, честное слово.
Он опустил телефон, их глаза на мгновение встретились. Усталые, серые глаза и выглаженный костюм – вместе они идеально вписывались в офисные стены. Софья сразу вспомнила, где видела его раньше. Это он требовал бант, когда она заворачивала игрушечную машинку и представляла себе хохочущего карапуза. И сразу же поднялась внутри горячая волна, и она почувствовала ответное тепло, как если бы их вдруг соединил невидимый инфракрасный луч.
– Ваш сын, наверное, очень любит игрушечные машинки? – спросила она.
Парень молча кивнул, поправил галстук.
– Купите ему сегодня еще одну.
Он нахмурился, будто хотел сказать: «Не ваше дело», – но потом передумал, словно тоже почувствовал связывающий их лучик, и произнес:
– Да, пожалуй, куплю.
Вокруг Софьи треснула и рассыпалась в прах еще одна, очередная оболочка, ей померещился хруст. Сотрудники офиса, закованные в костюмы, как в панцирь, задушенные галстуками, носящие бледные, будто инеем покрытые лица, и покупатели в отделе упаковки – те, кто смущенно улыбается, кто несет с собой искренние и теплые чувства, чтобы запаковать их в синие банты и розовую бумагу, – это одни и те же люди.
Это сам офис – невидимый дирижер послушного оркестра – заставляет их играть фальшивую, вымученную ноту. Они злятся и срываются друг на друге, они иногда ненавидят себя и всех вокруг, мир становится для них враждебным и чужим, как недавно для Софьи, и они верят, что за свое существование нужно все время бороться. А все потому, что они себя не слышат. Их заглушает махина отлаженного, хромированного офисного колеса, ни на мгновение не дает им побыть в тишине, чтобы вдруг случайно они не посмели выбиться из общего стройного хора. Некоторые из них играют чужую мелодию так долго, что уже никогда не услышат тихий голос собственного сердца. Его звучание искажается, и тогда кажется, что бравурный деловой марш – и есть истинная родная нота, а значит, нет в мире внутренней радости, а есть только холод и одиночество. И чтобы не было мучительно пусто от того, что нет с миром настоящего резонанса, хитрая офисная машина подменяет его фальшивым мажорным вальсом – командообразованием и корпоративными вечеринками. Тогда каждый на мгновение чувствует себя частью чего-то целого и важного, но уже в следующий миг остро ощущает внутри пустоту и тут же стремится заглушить ее бутылкой водки или телевизионным сериалом. От этих мыслей у Софьи сводило скулы и подступал комок к горлу.
Забыть голос своего сердца, испытать однажды, каково это – когда весь мир входит в резонанс с твоей внутренней стрункой, когда все вокруг откликается и поет вместе с тобой, и забыть настоящую сладость жизни, какую не заменит никакой на свете торт, – что может быть страшнее?
Сколько их – потерявшихся, марширующих, напевающих себе под нос все подряд или навсегда замолчавших в бесплодной попытке услышать свою родную ноту?
На Софью вдруг накатилась такая черная волна, что она судорожно сжала в руке тряпичный мячик, чуть не порвала открытку. Сжала и сказала сама себе:
«Больше всего на свете я люблю делать открытки».
Она представила, как берет в руки ножницы, и льется по рукам, преломляется, как луч солнца сквозь цветное стекло, волшебный поток… и тогда весь мир становится ею, и она становится всем миром. Вот он – момент, ради которого стоит не просто жить – совершать безумства.
Софья ушла с работы в половине шестого, еще до конца рабочего дня. Дома отказалась от ужина, только прихватила, не удержалась, два пирожка прямо из сковородки, и бегом поднялась в мансарду. Отец посмотрел на нее обеспокоенно, мама руку на лоб положила – уж не заболела ли?
– Хочу дома поработать, папа, – пробормотала она, но он, кажется, не поверил.
Стол был пуст, как взлетное поле аэродрома. Какая же она дура, она все выкинула! Ничего страшного, сейчас она что-нибудь придумает. На стол полетели конверты от старых пластинок, журналы, конфеты (пригодятся фантики), она достала из ящика старые карандаши, офисный клей, а где же ножницы? Она нашла их под столом.
Софья подняла ножницы бережно, как ребенок берет в руки любимую куклу. Что с ними? Ручки совсем почернели, только бабочки выделялись теперь еще сильнее крошечными светлячками.
Сейчас бы увидеться с Надеждой Петровной, рассказать ей все, поделиться – только она ее сможет понять. Софья принялась вырезать нарисованную радугу из конверта от пластинки. Она перебирала карандаши, вырезала картинки из журналов, рисовала и клеила, но ничего не получалось. Не возвращался в руки поток, не бежал больше по пальцам, мертвыми оставались горы вырезок и картонные листы. Через два часа у нее руку сводило судорогой от ножниц, но она все никак не решилась их выпустить.
Неужели Меркабур отвернулся от нее? Не простил предательства, поверил, что она на самом деле хотела его забыть?
В отчаянии Софья взяла с полки альбом. Она прикладывала к щекам страницы с белыми колоннами, водила по ним пальцами, вдыхала запах красок и клея, обнимала альбом и прижимала к себе, но он не отзывался.
Она больше не скрапбукер, и у нее нет больше хранителей?
Неужели она теперь всего лишь инструмент офисного оркестра? Она уронила голову на руки и по-детски шумно, навзрыд расплакалась.
* * *
– У меня не получилось найти вашу дочь, – тихо сказала Софья.
Огромная луна смотрела на нее круглым глазом, протягивала, как длинную руку, дорожку света по гладкой поверхности спокойного моря.
Софья только что вытерла слезы облегчения и крепко обняла Надежду Петровну. Как все-таки хорошо с ней рядом!
– Что с тобой случилось? Я уже почти совсем перестала тебя чувствовать, мы боялись, что скоро нам придется переехать в другой альбом, – озабоченно спросила та.
– Я и сама думала, что я больше не скрапбукер, – на глаза снова навернулись слезы. – Если бы не ваша открытка с каруселью. Она удивительная. Это ведь не просто компас, если повернуть круг ножницами против его нормального хода, так, чтобы ракета оказалась в море…
