Наступило время развлечений, и месье Перрин, отделившись от толпы, замахал руками в сторону помоста с музыкантами. То был небольшой, но приятный на вид оркестрик, разряженный в синее, черное и белое; в центре его скучал скрипач, скрывавший свое лицо за выдержанной все в тех же цветах полумаской.
В ответ на воззвание церемониймейстера музыканты поклонились и начали игру. Нехорошую: в ней будто не было единого мотива. Сначала мелодия поднималась за ведущей скрипкой, а затем резко падала, позволяя аккомпанировать пианисту. Партии сплетались воедино, заново наращивая высоту, и вновь обрушивались, с каждым разом все ниже и ниже. Так звучало новое веяние музыки, удостоенное слуха императора, – что показалось некоторым гостям весьма странным, ведь Ресильен Первый уже успел прославиться своим консерватизмом.
Но несмотря на то что в Тронном зале звучала не слишком приятная музыка, пары танцующих все равно заискрились в быстром минорном вальсе. «Стая подхалимов», – подумал Посланник царства Тари Ашш Стайеш Эйиах Таш'Найесх, оценив притворство всей сверкающей вакханалии.
И это было сущей правдой: сегодня лейтмотивом поведения имперцев оказалась угодливость, а темой их наружности – блеск. Блестели шелковые мундиры и начищенные ботинки господ, сверкали подсвечники и золотые нити на развешанных по зале гербах двух стран. Драгоценности всех мыслимых цветов переливались на оголенных шеях и тугих корсетах аристократок.
Я же в тот вечер была одета в черно-зеленое платье свободного, присущего островам Тари Ашш покроя. Тонкий кожаный плащ скрывал наготу плеч, а с запястья правой руки глядел гранатовыми глазами одинокий браслет-змейка. Слишком простой фасон, отсутствие пышных рукавов, многочисленных юбок и шляпки признавались женами и спутницами всех членов Высшего Державного Совета неприличной диковинкой. Ядовитые женщины всегда были особенными, они прекрасно смотрелись на фоне мужских темных фраков и вицмундиров, оттеняя и дополняя их, в то время как одельтерские дамы сбивались в большое кремовое облако, дабы «не отвлекать мужчин от работы». Надо сказать, имперские женщины вообще предпочитали не мешать.
Вынужденные хоть немного соблюдать обычаи их страны, я и Второй секретарь дипломатической миссии, княгиня Истенисса Таш'Дассийнеши, примкнули к дамам. Мы выслушивали разговоры о моде и завистливо посматривали в сторону мужчин, завязавших беседы о науке и политике. Высказавшись о каких-нибудь накидках «иллюзион», дамы переходили к другой своей обязанности, коею было обсудить все последние светские сплетни. Леони Планель, к примеру, рассказывала о том, как ее супруг, он же Советник по делопроизводству, поспорил с государем на пятьдесят тысяч экю. Эдалур благополучно проиграл спор, а когда об этом узнала родня, у половины из них случились обмороки.
Каждая подобная история сопровождалась дружным поставленным смехом.
Но иногда с подачи Ядовитых аристократок в светские беседы закрадывался разговор о чем-нибудь действительно важном, как, например, о гражданских правах женщин.
– Сетш упрекает нас за насилие над волей ближних, – с вызовом произнесла Истенисса, едва только Ядовитой стороне представилась возможность наполнить упражнения в риторике смыслом. – Поэтому в землях Тари Ашш каждый, независимо от пола, волен определять будущее для себя и государства.
– Ах, какой вздор! И в том, и в другом разберутся наши мужчины, – парировала виконтесса Тюэз. – Мы же занимаемся куда более душевными делами! Меценатство, благодетельство, филантропия – вот наша стезя.
«Да, раскидывать для приличия немного денежек ваших ненаглядных муженьков, которым только бы вертеть в руках и вас, и целую свиту любовниц, как тряпичных кукол, – с отвращением подумала я. – Потрясающее унижение».
Но высказаться вслух мне не дал один взгляд – застывший, хладнокровный взгляд оранжевых глаз князя Таш'Найесха, по одельтерскому обычаю моего законного супруга. Ему достаточно было на краткий миг обратить на меня взор, чтобы я почувствовала беду.
Князь выглядел спокойным и бестревожно взирал по сторонам, но кларет из округлого бокала не переставал литься в его желудок; и очевиднее сигнала тому, что мне тут же следовало оказаться рядом с ним, было не придумать. Сделать это удалось не без проблем, ибо дамы потребовали от меня заверений в скорейшем возвращении и не соглашались никуда отпускать, пока заверения не были произнесены.
Лавируя между проплывающих мимо платьев, я приблизилась к Стайешу и совершила то, что не могла сделать ни одна одельтерская женщина высшего общества: положила свою руку на его татуированный висок и легко провела по коже.
– Всего один вечер, – почти беззвучно прошептала я на языке островов Тари Ашш. – Стайеш, теплый мой, прошу тебя, отставь бокал.
– Шшшшессс, – так же неслышно прошипел он в ответ и одним глотком осушил половину налитого, так и не дав выудить из собственных рук ненавистный кларет.
Я глядела на него, спокойного и сдержанного, и догадывалась, какое марево ненависти поднималось за деланой невозмутимостью. Он был непримиримым гордецом в шкуре дипломата; человеком, оказавшимся не на своем месте.
Сегодня ночью после окончания приема он снова будет пить до беспамятства и страдать от собственного бессилия. Единственный человек, чувства которого – по какой-то нелепой случайности – я могу переживать наравне с собственными, приносит мне столько страданий. Своих страданий. А теперь он и вовсе позволяет себе неприемлемое поведение и с безразличием относится к тому, что один неверный порыв может стоить ему места в Посольстве.
Мое волнение нарастало пропорционально количеству выпитого супругом кларета. Вкупе с навязчивыми мыслями об испорченном будущем оно заставило меня сказать то, что я не хотела говорить никогда:
– Во мне тоже есть одельтерская кровь. Теперь ты тоже меня презираешь, верно?
Это был отчаянный шаг, но как еще я могла показать, что происхождение людей не обрекает их на вечное пренебрежение?
– Да, все совсем не так, как мне виделось, – обронил Посланник, и во взгляде его, обращенном ко мне, проявилась укоризна. – Одельтерская кровь…
С моей стороны было крайне жестоко добавлять ему еще повод для беспокойства, но теперь я, а не одельтерцы, была точкой приложения гнева.
Вы, уважаемый месье Монгрен, когда-нибудь переживали чувства победы и стыда одновременно? Такое, наверное, бывает после нечестной игры: вот он, желанный приз, и можно уже взять его в руки – но почему он вдруг так обжигает ладони? То же творилось тогда и со мной: я преуспела, но одновременно покачнула наш с князем Таш'Найесхом шаткий мир.
– И правда. Одельтерцы будут куда честнее иных Ядовитых, – настолько степенным тоном сказал Стайеш, что только очень хорошо знавшие его люди могли найти в нем издевку.
Он откланялся мне, как того требовал этикет, выискал глазами сине-черную компанию и направился к ней. Новый бокал он с собою не взял.
С начала торжества минуло уже несколько часов: вечер катился к одиннадцати. Но почти никто, кроме Первого посланника, для которого время на приеме тянулось невыносимо долго, этого не заметил. Высокопоставленные одельтерцы рассуждали о политике далеких стран, их жены домысливали последние великосветские новости, а Ядовитые люди сновали тут и там, дабы выведать как можно больше из неаккуратно оброненных слов.
