Однако вскоре выяснилось, что за спиной человек: в перерывах между приступами рвоты незнакомец со вкусом матерился.
Я решил, что настало время отозваться.
И что было сил замычал.
Реакция последовала незамедлительно.
– А? Кто здесь? Кто? Кто живой? Или это мне чудится с пьянки? Эй, ты, отзови… буэ-э-эээ… – Ну да, это был человек. И его скрутил очередной приступ рвоты.
Я замычал, как племенной бык – громко и страстно. Затем мне пришло на ум промычать незатейливую мелодию песенки «Морская распутная», которую тихонько – чтобы не слышала госпожа Нэйта – напевали матросы за работой.
Под сверкающей зарею
Мы латаем паруса.
Голова трещит с похмелья,
Хриплы наши голоса…
– Эй! Эй! – кашляя, позвал незнакомец. – Да никак, «Морская распутная»? Чтоб мне! За недели этого проклятого плавания я выучил ее наизусть, причем сам того не желая! Матросня мне все уши ею прожужжала! А вот Рику хоть бы хны и Каруху нравилось! Эй, где ты? Может, раненый под мертвяками? Сейчас я тебя освобожу, дай только… буэ-э-э-эээ…
Если бы мог, я вырвал бы мачту и запрыгал с нею по палубе. Это был голос Франнога! Старый мудрец выжил! Но как? Каким образом? Почему его пощадили пираты? И что… почему он все время рыгает??? Я замычал уже совершенно непристойно.
– Подавай голос, сын мой, подавай голос, – проскрипел Франног еле слышно. – Я в такой темени ровно крот, вижу не дальше вытянутой руки… Гы-ы-ыххх!!! Погоди, я высморкаюсь! Где же платок? Нет, и здесь нет. Придется в рукав. – Раздался еще один знакомый мне звук. – Вот, уже лучше. Халат придется стирать. Да, раздобуду м-мыла и постираю. Завтра. Завтра утром. Ага. Ой, да что ж это здесь?.. Б-бортик… Чуть не выпал…
Я прогыгыкал еще два куплета:
Говнюки и лоботрясы,
Охламоны, босота —
Мы в команде все как братья
Кроме боцмана – скота!
Под сверкающей зарею
Мы гребем – корабль идет.
На карачках, зад отклячив,
Боцман у кормы блюет.
Голос Франнога стал приближаться. Мудрец все говорил и говорил, то тихо, едва слышно, то громко, словно был туг на ухо. Однажды его голос прервался, послышался грохот – Франног упал, но, к счастью, ничего себе не сломал.
Прислушиваясь к голосу Франнога, я наконец сообразил, что мудрец не совсем трезв.
– Ой, я говорил, говорил, в питье важна уверенность, – пробормотал Франног уже неподалеку. – Ой, что я… Не уверенность, умеренность тут нужна! Пил ли я когда-то? Скажу откровенно – да! Но вот уже тридцать лет… ни единой капельки веселящих зелий… Ибо разум мудреца не должен быть затуманен, а для магии трезвость – наиглавнейшее условие… Ой! – Раздался звучный удар, это Франног стукнулся головой о мачту. Я зарычал, заурчал, загыгыкал что было сил.
Франног прохрипел что-то неразборчиво, но удар словно прочистил ему мозги.
– Эй, так ты здесь? Привязан к мачте веревками? – пробормотал он, и я ощутил прикосновение холодных пальцев. Они тронули мои затекшие кисти, нашли узлы. Мудрец несколько раз дернул за них, видимо надеясь, что от его анемичных рывков узлы развяжутся. Но меркхары не были простаками: если они вязали, то вязали на славу.
– Оу-у-гму! – промычал я. Что это означало, вам лучше не знать.
– О, с-сын мой! – виновато отозвался мудрец. – Мои пальцы не в силах совладать с грубой пенькой! Я пойду, добуду ножик… Побреду и найду… Ох, сегодня такая сильная качка!
Я учуял запах вина. Похоже, Франног проспиртовался на славу.
Старик, между тем, бубнил уже где-то в отдалении. Ему было скверно… Трезвенник, набравшийся вина! Я молил всех богов, чтобы старый мудрец не свалился и не заснул.
Прошла, наверное, вечность, прежде чем за узлы снова дернули. Проклятый мудрец подкрался тихонько, и снова со спины, так что я пережил несколько малоприятных мгновений.
– Запамятовал… – пробормотал Франног. – Вылетело из головы… У меня же был в кармане… Маленький, но острый… Рукоятка с накладками из перламутра… Я его всегда с собой… Очинять гусиные перья… И платок… носовой… рядом.
Он принялся перерезать путы, целеустремленно водя ножом туда-сюда. Он делал это долго, пыхтя и отдуваясь, пока не понял, что в руках у него не кинжал, а нож, с одной режущей кромкой, а перерезал путы он той, другой, которая тупая. Тихо ругнувшись, Франног перевернул нож, и вскоре веревки и канаты, которыми был опутан ваш покорный слуга (кому я брешу, ну кому? Ну какой я слуга, да тем более – покорный? Возьмите меня в слуги – я вотрусь в доверие и обесчещу вашу жену, а затем слиняю, обчистив дом), ослабли, а затем упали к ногам.
– Вот так, – удовлетворенно констатировал Франног. – Я уже не один на этом корабле. На этом проклятом корабле. Ведь это проклятый корабль? Какой здесь отвратительный запах… А достать на нем нож было трудно. Я искал и искал, а надо тебе сказать, неведомый пленник… то есть теперь уже не пленник, что вижу я в такой темноте не дальше вытянутой руки. Разумеется, своей. Правая, я думаю, слегка длинней левой, но все равно – в темноте это не играет роли… Ты знаешь, что такое роль? Не судовая, конечно, ведь я говорю о театре… А, откуда тебе!.. Так вот, нож я отыскал в собственном кармане… Или я это уже говорил?
Когда я нагнулся, чтобы распутать ноги, то понял, что вином мудрец пропитан весь, от куцей бороды до туфель из мягкого сафьяна. А из пол халата можно было прямо сейчас выцеживать вино себе в рот.
Внезапно я понял, где прятался мудрец. Где? Да в моей каюте! Наверное, под лежанкой, в обществе вина, растекшегося по полу из раздавленного бочонка. Престарелому аскету хватило одних винных паров, чтобы захмелеть. Удивительно, как он вообще не сколупнулся!
– Дай-ка я на тебя погляжу, – внезапно встрепенулся Франног и цепко ухватил меня за горло. – Ой, прости… Не вижу. – Руки переместились на плечи, и Франног развернул меня лицом к луне.
– Уеф!.. Фы сто сепе… – Мой язык онемел, нижняя челюсть заклякла. Еще бы! Десять часов простоять с открытым ртом, да еще этот канат…
Мудрец всмотрелся в мое лицо, хлопая глазами, как близорукий филин.
– А! Это ты! – по-моему, он был не слишком рад меня видеть.
– Фолько нафолофину.
– Это как? Но…
– Мне хленофо, я имею ф фиту! – Я рукой помогал своей челюсти открываться.
– Да-да, – закивал мудрец. – Я понимаю… Мне и самому… не очень. Но все же… Я не верю… Ты! Я ожидал кого угодно увидеть, но – ты! Шахнар, ты, мастер Ков!
– Фрахл! А фы кого ожидали уфидеть, гофпофу Нэйфу? – Я высвободился из объятий и принялся растирать предплечья.
Мудрец вдруг наградил себя парой увесистых оплеух, а потом встряхнулся, как пес после купания. Взгляд его от этого несколько просветлел.
