Это была серьезная угроза, нередко публика именно так и запоминала артиста или актрису – по случившейся неприятности.
– Атенсьон! – завопил Иван Карлович, от волнения переходя на дискант и прононс фотографа. – Их Императорские Величества и Высочества. Красавицы мои, не подведите!
Звучало это так, словно наступил его последний миг, и спасти могли только балерины…
В зал вошли Александр III, Мария Федоровна, князья и сопровождающие, впрочем, числом не очень большим. Великий князь Владимир Александрович сразу бросил взгляд на Леньяни, стоявшую в числе первых, хотя она и не была ни пансионеркой, ни вообще выпускницей. А вот император…
– Где Кшесинская?
Матильда обмерла, но вынуждена была выступить вперед и приветствовать императорскую чету.
– Хорошо танцевали. Прекрасно! Будьте украшением нашего балета.
Император терпеть не мог комплименты, совершенно не умел их делать, а потому такая похвала означала высшую степень довольства. Императрица снисходительно улыбалась…
Пьерина Леньяни, впервые за последний год оказавшись не в центре внимания, хмуро стояла в стороне.
Императору представили еще нескольких выпускниц, но, перед тем как садиться за праздничный стол, он вдруг поинтересовался у Кшесинской:
– А где ваше место?
– У меня его нет, Ваше Императорское Величество.
– Почему?! – У Александра III не только рост внушителен, голос ему под стать.
– Я не пансионерка, не обедаю в столовой.
– Тогда садитесь рядом со мной. Вот здесь, – он показал на место подле наследника, который в смущении едва не уступил свой стул кому-то. – Но не очень кокетничайте, молодые люди.
Едва ли можно покраснеть больше, чем покраснели Николай и Матильда. К счастью, Александр III отвлек внимание окружающих, принявшись расспрашивать о чем-то своем.
Все было словно в тумане, Матильда с наследником о чем-то говорили, но она не понимала, о чем, знала только одно: влюблена! А он? Боже мой, разве она вообще могла на это надеяться?!
Дома уже знали о бретельке и о том, что Малю сам император попросил стать надеждой и славой балета.
Феликс Иванович строго нахмурил брови:
– Только не вздумай зазнаваться! Ты должна работать в десять раз больше, чтобы доказать…
– Я все понимаю, папа́, – чмокнула его в нос Матильда.
Отец в ответ расплылся в улыбке и заключил дочь в объятия:
– Я знал, что ты станешь настоящей балериной!
Сестре Маля раскрыла свой секрет:
– Юля, я весь обед сидела рядом с наследником.
– И как он?
– Не знаю… Мы все время болтали, но я не помню, о чем.
Через пару дней они, гуляя по Большой Морской, увидели наследника.
– Маля, смотри, – показала сестре Юлия.
– Вижу.
– Он смотрит на тебя! Ей-богу, смотрит. Повернись и улыбнись!
Случайные встречи, мечты, неясное предчувствие…
Что могло быть общего у выпускницы Театрального училища, пусть и зачисленной в корифейки балетной труппы Императорских театров, и наследника престола?
Приходилось констатировать, что ни-че-го.
Матильда упрямо возражала сестре:
– Но мечтать-то мне никто не может запретить!
– О чем, Маля?
– Просто так. Без мечты скучно…
Она уже танцевала в Мариинском театре, получая роли в бенефисных спектаклях других исполнителей. У начинающей балерины завелись даже поклонники, особенно усердствовал рослый поручик какого-то из гвардейских полков. Матильда не разбиралась в их форме, да и не желала разбираться. Поручик не пропускал ни одного спектакля с ее участием и бросал на сцену букеты угрожающих размеров. А еще кричал, подражая супругу блестящей Екатерины Вазем:
– Браво, Катька!
Почему Катька? Вероятно, поручик просто не знал имени своей прелестницы, а Матильде это давало повод отнекиваться, мол, не меня приветствует.
Из-за этого сумасшедшего недолго заработать прозвище «Катька»!
В тот вечер, вернувшись со сцены за кулисы, Леньяни посмеялась:
– Малечка, готовь ведро, там опять твой поручик вот с таким букетом.
Она показала объем руками. Кшесинская только зубами заскрипела, уже весь театр знал его фамилию. Над Кшесинской посмеивались, словно она виновата, что приглянулась этому Воронцову, который почему-то считает балерину обязанной отвечать на его ухаживания. Матильда танцевала, стараясь не смотреть в зал, но невольно слышала восторженные вопли поручика.
Когда пришло время поклонов, она вовремя заметила летевший на сцену веник, из-за бездумной смеси цветов и гигантских размеров действительно мало похожий на букет. Ловко увернулась, приняла цветы у какого-то подбежавшего к рампе юнца, послала воздушный поцелуй строгому чиновнику, разглядывавшему ее в лорнет, широко улыбнулась всем, словно не слыша вопля Воронцова:
– Кшесинская, я вас люблю! Вы моя!
Это ему принадлежал цветочный веник.
Наглец полез через оркестр на сцену, его с трудом вернули на место товарищи…
Матильда терпеть не могла вот таких проявлений чувств. Нравится ее танец – прекрасно, поднеси красивый букет, приди за кулисы, если выглядишь прилично – пустят. Но на весь зал обещать, что она будет принадлежать только ему…
Кшесинскую так разозлило поведение наглеца, что она от души пнула ни в чем не повинный букет. Гусар захохотал:
– Обожаемая!..
Это обратная сторона популярности, жаждешь успеха и аплодисментов – будь готова выслушивать вот такие комплименты и уметь отбиваться от назойливых ухажеров. Ей сразу объяснили, что отвадить всех просто не сумеют, нужно научиться защищаться самой.
Они с Юлией переодевались, чтобы юркнуть через второй служебный выход и раствориться в темноте ночи неузнанными. За дверью в длинном коридоре послышались крики и робкий протест старика-служащего. Юлия подошла к двери.
– Малечка, по-моему, там рвется этот огромный поручик. Петрович его не сдержит.
– Юля, выручай, – взмолилась Матильда и юркнула за ширму.
Юлия огляделась, присела к гримировальному столу, быстро сунула что-то в рот и отвернулась к зеркалу, словно снимая грим. На самом деле она его наносила – поспешно уродовала правую, не заметную от входа половину лица.
А в дверь уже вломился, даже не постучав, тот самый верзила.
– Божественная! Я у ваших ног! Приказывайте.
Он действительно бухнулся на колени перед сидевшей почти спиной к входу Юлией.
Та обернулась и спокойно поинтересовалась:
