– Может, я и дурак, да только и ты, барин, не больно умный. Елизавета Федоровна наша, русская, это тебе любой москвич скажет.
Пока Иван Карлович размышлял, стоит ли убеждать мужика на козлах, что две дочери одних родителей не могут быть разной национальности, тот продолжил ворчать:
– И чего это государь немку выбрал? Государыня Мария Федоровна русская, государь-батюшка Александр русский был, а наш-то енту вон привез из неметчины…
Иван Карлович уже раскрыл рот, чтобы напомнить, что и Мария Федоровна датчанка, и матушка у императора Александра тоже немкой была, и вообще все прежние императрицы немки, но в эту минуту что-то впереди двинулось, кучер дернул поводья, и разговор стал невозможен. Да и стоило ли обсуждать императорскую семью с кем попало?
Но не думать об этом Иван Карлович не мог.
Марию Федоровну любили, она никогда не забывала, что датчанка, но никогда об этом не напоминала. Наша, русская… Да, пожалуй. Потому и любили, чувствовали, что своя. И Елизавету Федоровну тоже признали своей.
А вот ее сестру Аликс, Александру Федоровну, нет. И что-то подсказывало, что никогда не полюбят. Надменная немка, презрительно смотревшая на окружающий народ, вызывать любовь не могла. Никогда не назовут ее матушкой-государыней, как величали немку Екатерину Великую, да и Великой тоже не назовут, даже если вершить великие дела будет.
Русский народ такой, если кого полюбит, так на все готов – и страдать, и терпеть, и даже жизнь отдать, любые ошибки простит, только покайся от души. Но если невзлюбит, то тоже до конца, никакими пряниками любовь не заслужить.
Но молодая царица и не стремилась завоевывать еще чью-то любовь, ей было достаточно любви мужа и своей собственной. Но без царицы-матушки в России не может быть царя-батюшки. Этого Аликс не знала и знать не желала, и это была одна из главных ее ошибок.
Но Александру Федоровну мало волновало мнение кучера, Ивана Карловича и всех остальных, даже собственной свекрови и собственной сестры Эллы – Елизаветы Федоровны. Она была уверена в своей правоте и не желала принимать ничьего чужого мнения.
Этого ей не простили. Никто…
Погода опомнилась, и на следующий день светило яркое солнце. Снова москвичи твердили:
– То-то же! Нас даже питерской слякотью не перешибешь. Это пусть у себя в болоте мокнут, а Первопрестольная с солнышком…
Москва готовилась к парадной встрече своего государя.
Аликс суета, бесконечный поток людей, необходимость улыбаться и выглядеть счастливой утомляли, а постоянное нахождение на ногах просто убивало. Невыносимо болели ноги и позвоночник, иногда приходилось садиться или пользоваться тросточкой. Царица в инвалидном кресле, царица с тростью, хромающая царица – все это неприемлемо для российского народа. Ники не мог уделять ей достаточно внимания, Мария Федоровна не считала нужным, она и сама уставала, но терпела. Аликс завидовала способности свекрови выносить многочасовые службы в соборах, улыбаться даже тогда, когда болят ноги, когда от усталости хочется упасть и уснуть.
Аликс и Ники были едины: скорей бы уж закончились эти коронационные торжества!
– Завтра коронация…
Матильда только кивнула. Можно и не напоминать, захотела бы забыть, да не смогла. Москва сошла с ума от наплыва народа, оглохла от колокольного звона, выкриков во славу государя, цокота копыт, грохота повозок, людских голосов. Многие ворчали:
– Как не к добру…
Матильда с утра была хмурой, словно не выспалась.
– Ты плохо себя чувствуешь? – присмотрелась к сестре Юлия.
– Мне сегодня сон снился… Я уже однажды его видела там, в Варшаве. Будто Ники коронуется, берет корону, чтобы надеть на голову императрицы… Зову его по имени… слышу свой крик, он поворачивается, бежит ко мне и падает…
– Это пустой сон. Он только до обеда… – попыталась успокоить ее сестра, но Матильда покачала головой:
– Нет. Помнишь, что говорила гадалка? Если связанный со мной мужчина императорской фамилии…
– Маля, но ведь с тобой связан и великий князь Сергей, и Андрей, и даже теперь Владимир Александрович… – Встретилась с возмущенным взглядом Матильды и быстро добавила: – Гадалка не говорила, что любовью… просто связан.
Матильда вдруг засобиралась. На вопрос сестры, куда, ответила:
– В церковь.
– В костел? – машинально поправила Юлия, ведь они католички.
– Нет, в церковь. Нужно.
– Маля, я с тобой.
– Нет, я одна.
Юлия смотрела на сестру с беспокойством, та явно что-то задумала, а это опасно. Понимая, что Маля не допустит сопровождения, если не захочет, старшая сестра постаралась проследить за младшей, но не попасть той на глаза.
Это оказалось нетрудно, Матильда была слишком занята своими мыслями, чтобы оглядываться по сторонам.
О чем она говорила со священником, Юлия, конечно, не слышала, но поняла, что нужного ответа Матильда не получила.
Юлия была права. Священник небольшой церквушки, которому Матильда попыталась объяснить об опасности в случае коронации, просто шарахнулся, посоветовав исповедаться. А поняв, что перед ним католичка, и вовсе отправил в свой приход.
В Москве в те дни было много всякого народа, в том числе и прорицателей, сумасшедших разных мастей, а то и просто желающих подзаработать на разных предсказаниях. Эта вроде не из таких, но и о «вещих» снах своих прихожан, не сулящих ничего хорошего ни России, ни ее государю, священник тоже наслышан. Только ленивый не предрекал погибель, если ко всем прислушиваться, то заготовленными гробами хоть Красную площадь уставляй.
Матильда отправилась в костел, но и там утешения не нашла – шло венчание, красивое, невеста была юна и нежна, а жених… Конечно, в России, подражая императору, многие носили усы и бородки, но чтоб быть настолько похожим…
Кшесинская поспешила прочь, чтобы не разрыдаться прилюдно и не портить счастливым молодым свадьбу.
У всех счастье, кроме нее. Разве виновата она, что рождена не во дворце или что полюбила «не того». Даже у Юли с ее бароном есть хоть маленькая надежда быть вместе, а у Матильды никогда не было, разве только в миниатюрном Мариинском… пару раз в неделю… скрываясь от всех…
Нет, она и теперь не жалела, что сбежала тогда, Ники не понимал, что делает, вторая семья, спрятанная от людских глаз, не для православного царя, он не смог бы ни жить так, ни обманывать свою Аликс.
Но сейчас ее беспокоило другое – слова гадалки явно начали сбываться. В праздничном гаме и суете Москвы Матильда явственно чувствовала приближающуюся беду. Произойдет что-то не просто нехорошее, но ужасное, какая-то большая трагедия. И все случится именно тогда, когда Ники наденет корону на голову Аликс. Теперь Матильда в этом не сомневалась.
Не сомневалась и в том, что Власов не позволит даже приблизиться к императору или императрице. Предупреждать о чем-то его самого и вовсе бесполезно, даже смертельно опасно. Полковник скорее убьет, чем поможет.
