– Мы оба остались живы, более или менее целы.
– Более или менее, мистер Марлоу. Я согласен с вами. Жизнь на войне – странная штука. – Тода сделал затяжку. – Как-нибудь, если не возражаете и если вас это не смущает, хотелось бы поговорить о Чанги, о том, чему вы там научились, и о том, как мы воевали. Пожалуйста.
– Конечно.
– Я здесь на несколько дней, – сообщил Тода. – Остановился в «Мандарине» и уезжаю на следующей неделе. Может, пообедаем или поужинаем вместе?
– Благодарю вас. Я позвоню. Если не в этот раз, так в следующий. Когда-нибудь приеду в Токио.
Помолчав, японец заметил:
– Если хотите, можем и не обсуждать Чанги. Я был бы рад получше познакомиться с вами. У Англии и Японии много общего. А сейчас прошу извинить, думаю, мне надо сделать ставку. – Он учтиво поклонился и ушел.
Кейси пила маленькими глотками кофе.
– Вам трудно это далось? Вся эта вежливость?
– О нет, Кейси. Нет, совсем нет. Мы теперь на равных, я и он, да и любой другой японец. У японцев – и корейцев, которых я особенно ненавидел, – были штыки и пули, а у меня ничего. – Он вытер пот со лба, и его губы искривились в улыбке. – Махлу, я не готов был встретить здесь кого-то из них.
– Махлу? Это что, по-кантонски?
– По-малайски. Значит «стыдливый», – пояснил он и улыбнулся про себя. Это была лишь часть выражения пуки махлу. Махлу – «стыдливый», пуки – «золотая ложбинка». Этой части женского тела малайцы приписывают самые различные чувства: голод, грусть, доброту, ненасытность, нерешительность, стыд, злость – все и вся.
– Стыдиться тут нечего, Питер. – Она не поняла всего подтекста. – Меня поражает, что после всех ужасов плена вы вообще можете с кем-то из них говорить. А книга мне на самом деле понравилась. И надо же, он тоже ее читал!
– Да. Я просто обалдел.
– Можно задать вам вопрос?
– Что?
– Вы как-то сказали, что Чанги – это рождение заново. Что вы под этим понимаете?
Он вздохнул:
– После Чанги мы все стали другими, навсегда изменились жизненные ценности. Например, притупился страх перед смертью: мы видели слишком много смертей, и у нас иное понимание смерти по сравнению с другими, нормальными людьми. Мы – те немногие, кто выжил, – в своем роде динозавры. Думаю, любой, кто побывал на войне, какой угодно войне, и вернулся оттуда целым и невредимым, смотрит на жизнь по-другому.
– И что же вы видите?
– Я вижу множество нелепостей, которые почитаются как начало начал и конечная цель бытия. Вы представить не можете, сколько этой ерунды в «нормальной», «цивилизованной» жизни. Нам, бывшим узникам Чанги, в известном смысле повезло: мы прошли через чистилище и знаем, в чем истинный смысл жизни. То, что вас пугает, для меня совсем не страшно, а над тем, чего страшусь я, вы просто посмеетесь.
– Например?
Он ухмыльнулся:
– Ну, хватит про меня и мою карму. Мне тут только что шепнули… – Он умолк и, широко открыв глаза, стал смотреть куда-то мимо Кейси. – Боже милостивый, кто это?
Кейси засмеялась:
– Рико Грессерхофф. Она японка.
– А кто здесь мистер Грессерхофф?
– Она вдова.
– Святые угодники!
Они смотрели, как Рико прошла через комнату на террасу.
– Не смейте, Питер!
В его голосе послышалось олимпийское величие:
– Я же писатель! А это объект, достойный исследования!
– Чепуха!
– Вы правы.
– Питер, говорят, все первые романы автобиографичны. Кто вы в этой книге?
– Один из персонажей, конечно.
– Кинг? Американский капрал, король «черного рынка»?
– О нет. Не он. И на этом довольно о моем прошлом. Давайте поговорим о вас. Вы уверены, что у вас все в порядке? – Он не отрываясь смотрел ей прямо в глаза, желая выведать правду.
– Что?
– Я слышал, вчера вечером вы были в слезах.
– Чушь.
– Правда?
Она помедлила, поняв, что он сумел заглянуть к ней в душу.
– Конечно. У меня все хорошо. – Пауза. – Когда-нибудь… когда-нибудь я, возможно, попрошу вас об услуге.
– Вот как? – Он нахмурился. – Я в ложе Мак-Брайда, это через две по коридору. Вполне можете зайти, если будет нужно. – Он снова бросил взгляд на Рико. Довольное выражение на его лице погасло. Она разговаривала с Робином Греем и Джулианом Бродхерстом, парламентариями-лейбористами. – Похоже, сегодня не мой день, – пробормотал он. – Я вернусь позже, нужно сделать ставки. Пока, Кейси.
– Что же вам только что шепнули?
– Номер седьмой, Уиннерз Дилайт.
Уиннерз Дилайт, аутсайдер, ловко выиграла забег, опередив на полкорпуса фаворита, Экселент Дэй. Ужасно довольная собой, Кейси встала в очередь перед окошком, где выплачивались выигрыши, сжимая в руке счастливые билеты и остро ощущая завистливые взгляды тех, кто проходил по коридору рядом с ложами.
В других окошках игроки уже отчаянно ставили на второй забег, первый этап двойной кинеллы. Чтобы выиграть кинеллу, они должны были угадать, кто придет первым и вторым в любом порядке. При двойной кинелле второй забег шел вместе с пятым, который сегодня обещал стать главным событием дня. Сумма выплаты по двойной кинелле могла оказаться огромной, а шансы угадать всех четырех лошадей были невероятно малы. Минимальная ставка – пять гонконгских долларов. Верхнего предела не устанавливали.
– Почему, Линк? – спросила она перед самым началом скачек, перегнувшись с балкона и наблюдая за лошадьми в воротах и всеми гонконгскими янь, наводящими бинокли.
– Взгляни на тотализатор. – Цифры, мелькавшие на электронном табло, сменяя друг друга соответственно ставкам на различных лошадей и сокращая шансы, перед самым стартом застыли. – Посмотри, сколько денег вложено в этот забег, Кейси! Больше трех с половиной миллионов гонконгских долларов. Почти доллар на каждого мужчину, женщину и ребенка в Гонконге, и это лишь первый забег. Этот ипподром должен быть самым богатым в мире! Они играют как сумасшедшие.
Стартовые ворота открылись, и поднялся страшный рев.
Она улыбнулась:
– У тебя все хорошо?
– Конечно. А у тебя?
– О да.
«Да, у меня все хорошо, – думала она, ожидая своей очереди, чтобы забрать выигрыш. – Я выиграла!» И она рассмеялась вслух.
– О, привет, Кейси! А-а, тоже в выигрыше?
– О, привет, Квиллан. Да, в выигрыше. – Она покинула свое место и подошла к стоявшему чуть дальше Горнту: больше никого из знакомых в очереди не было. – Я поставила на нее всего десять баксов, но да, выиграла.
