– Ничего у вас не выйдет! При закрытии вы были на отметке девять пятьдесят, клянусь Господом! Ваши акции при закрытии шли по девять пятьдесят!
– Так вот, мы будем предлагать их по тридцать, клянусь Господом!
Горнт стремительно повернулся к сэру Луису:
– И вы допускаете этот грабеж?
– Никакого грабежа, Квиллан, – спокойно ответил сэр Луис. – С единогласного одобрения комитета ради безопасности инвесторов я пришел к заключению, что всем на пользу пойдет некий период покоя – чтобы все смогли подготовиться к буму. Мы считаем, что повременить с торгами до полудня будет справедливо.
– Справедливо, говорите? – заскрипел зубами Горнт. – У вас целая куча акций, которые я продал, играя на понижение. Теперь я их все выкупаю. Какая будет цена?
Сэр Луис пожал плечами:
– Я буду заключать сделки завтра в полдень, в торговом зале, а не где-то вне биржи.
– Могу заключить с тобой сделку прямо сейчас, Квиллан, – резко бросил Данросс. – Сколько акций ты продал? Семьсот тысяч? Восемьсот? Я разрешу тебе выкупить их по восемнадцать, если ты продашь контрольный пакет «Ол Эйша эр» по пятнадцать.
– «Ол Эйша эр» не продается. – Горнт был вне себя от злости, а изнутри рвался крик: «При тридцати ты будешь разорен!»
– Предложение в силе до открытия рынка завтра.
– Чума на тебя, на завтра и на твои тридцать! – Горнт стремительно повернулся к Джозефу Стерну. – Покупайте акции «Струанз»! Сейчас, утром и в полдень! Вы отвечаете за это!
– По… по какой цене, мистер Горнт?
– Покупайте, и всё! – Помрачнев, Горнт повернулся к Кейси. – Ну, спасибо, – выдохнул он и вышел, громко топая и грохнув дверью.
Разговоры вспыхнули с новой силой, все окружили Данросса, хлопая его по спине и одолевая вопросами. Кейси осталась одна в двери, ведущей на балкон, потрясенная неистовством страстей. В суматохе она рассеянно отметила, что Пламм куда-то торопливо вышел, а за ним последовал Роджер Кросс, но не придала этому особого значения: она смотрела лишь на Данросса, рядом с которым теперь была Рико.
В небольшой дальней спальне Пламм открыл ящик бюро, рядом с которым стоял огромный, окованный железом корабельный рундук. Скрип отворившейся двери заставил его обернуться, а когда он увидел, что вошел Роджер Кросс, его лицо перекосилось.
– Что ты, черт побери, творишь? Ты специально на…
Быстро, как кошка, Кросс пересек комнату и, прежде чем Пламм смог понять, что происходит, залепил ему оплеуху. Тот охнул и в слепой ярости приготовился кинуться на обидчика, но Кросс нанес еще один удар, и Пламм повалился спиной на кровать.
– Какого…
– Замолчи и слушай! – прошипел Кросс. – Суслев собирается сдать тебя!
– Что? – Раскрыв рот от изумления, Пламм уставился на него. Места, куда пришлись удары Кросса, распухли и покраснели. Гнев тут же прошел.
– Суслев собирается сдать Синдерсу тебя, а значит, и всех нас. – Кросс прищурился. – Ну как, очухался? Ради бога, говори тише.
– Что? Да… да. Я… да.
– Извини, Джейсон, я был вынужден.
– Ладно, ничего. Что, черт возьми, происходит, Роджер? – Потирая лицо – из уголка рта сочилась тонкая струйка крови, – Пламм поднялся с кровати, уже полностью владея собой. Из-за двери – то громче, то тише – доносились невнятные разговоры.
– Нам нужно разработать план действий, – мрачно объявил Кросс и кратко пересказал разговор с Суслевым. – Думаю, я убедил его, но он такой скользкий тип – неизвестно, что он еще выкинет. Синдерс сдаст его – в этом я не сомневаюсь, – если он не скажет, кто «Артур». А если Синдерс это сделает, Суслев в Гонконг не вернется. Они его никуда не выпустят и заставят расколоться. И тогда…
– А как же Данросс? – беспомощно спросил Пламм. – Похищение Данросса, несомненно, помогло бы ему выпутаться из этой истории. А теперь Грегор точно все скажет. Зачем ты остановил меня?
– Мне пришлось это сделать. Послушай: расставшись с Суслевым, я позвонил в Главное управление. Мне доложили, что Типтоп предоставил этим ублюдкам средства Китая и помог выбраться из западни. Еще раньше мне стало известно, что договаривался о займе Иэн, – солгал Кросс. – Так что, с Данроссом или без него, банковской панике все равно пришел бы конец, и фондовый рынок накануне бума. Но хуже всего, Джейсон, что Синдерс, как мне шепнул информатор из особого подразделения, усилил режим безопасности в Кай-Так, а также на причале, у которого стоит «Иванов». Теперь они открывают каждый ящик, каждый мешок, обыскивают все оборудование, проверяют каждого кули, который поднимается на борт. Если бы они перехватили Данросса, а они бы это сделали – в Эс-ай не дураки работают, – мы бы попались.
Пламм занервничал еще больше. По телу у него пробежала дрожь.
– Что, что, если… А если, скажем, мы сдадим Синдерсу Грегора? – вырвалось у него. – Что, если мы сда…
– Тише ты! Совсем соображать перестал, черт возьми! Грегор всех нас знает. Синдерс применит к нему схему чередования сна и бодрствования, поместит в «красную комнату», и тот выболтает все! Тогда мы погибли, «Севрину» конец, и это отбросит Советы в Азии назад лет на десять.
Пламм поежился и вытер пот с лица.
– Что же нам делать?
– Пусть Грегор отправляется на свое судно и проваливает из Гонконга. Будем надеяться, что он сумеет убедить свое начальство. Даже если он назовет Синдерсу твое имя, большой беды не будет. Мы так глубоко законспирированы, что сможем выкрутиться. Ты ведь британец, а не иностранный подданный. У нас, слава богу, есть законы, которые призваны нас защищать – даже если речь идет о неразглашении государственной тайны. Не волнуйся, что бы ни случилось, я первый узнаю. Всегда хватит времени, чтобы задействовать «план номер три».
«План номер три», скрупулезно продуманный Пламмом, предусматривал побег с поддельными паспортами. В расчет было принято все: авиабилеты, багаж, одежда, маскировка и легенда. Имелись даже отмычки, чтобы пробраться в зону обслуживания самолета и не проходить паспортного контроля. План должен был сработать на девяносто пять процентов, если предупреждение будет получено за час.
– Боже! – Пламм опустил глаза на рундук. – Боже, – повторил он, а потом подошел к зеркалу, чтобы осмотреть лицо. Краснота проходила. Он смочил покрасневшие места водой.
Кросс не сводил с Пламма глаз, размышляя, удалось ли убедить его. В сложившихся обстоятельствах ничего лучшего он придумать не сумел. Он терпеть не мог импровизации, но в данном случае выбирать не приходилось. «Что у нас за жизнь? Никого ни в грош не ставишь, кроме самого себя, – ни Суслева, ни Пламма, ни Синдерса, ни Квока, ни Армстронга, ни даже губернатора».
– Что? – спросил Пламм, глядя на него в зеркало.
– Я лишь задумался: каким же непростым делом мы занимаемся.
– Оно стоит того. Это единственное, что имеет значение.
