– Послушай, ты, мразь вервольфовская, – раздраженно шипел он, обращаясь к Рябому Цзиню. Тот лежал у ног старика на палубе, обезумев от боли, опутанный веревками и тяжелой цепью, и его била мелкая дрожь. – Я хочу знать, кто еще есть в вашей, ети ее, шайке, у кого вы взяли эту монету, половинку монеты. – Ответа не последовало. – Приведи этого блудодея в чувство!
Пун Хорошая Погода услужливо вылил на обессиленного юношу еще одно ведро забортной воды. Это тоже не возымело эффекта, и тогда Пун склонился к нему с ножом. Рябой Цзинь тут же вскрикнул и вышел из оцепенения.
– Что, что такое, Господин? – вопил он. – Не надо больше… Что, что вам нужно?
Четырехпалый У повторил сказанное. Пун Хорошая Погода ткнул ножом, и юноша снова вскрикнул.
– Я рассказал вам все… все… – В отчаянии, ибо никогда и представить не мог, что в целом мире может быть столько боли, он, еле ворочая языком, снова стал рассказывать обо всех членах банды. Уже на все было наплевать, и он называл их настоящие имена и адреса, сказал даже о старой ама из Абердина. – Монету дал мне отец… я не знаю, где… он дал мне ее, но так и не сказал, где… он взял ее, кляну-у-усь… – Голос оборвался. Он снова потерял сознание.
Четырехпалый У с отвращением сплюнул:
– Нестойкая нынче молодежь!
Было темно. Из-под нависших туч то и дело налетали свирепые порывы ветра. Мощный и хорошо отрегулированный двигатель ровно урчал, чуть придавая джонке ходу, чтобы она не рыскала в стороны и меньше зарывалась носом, хотя это и неизбежно при килевой качке. Они находились в нескольких милях к юго-западу от Гонконга, чуть в стороне от морских путей. С левого борта лежали территориальные воды КНР и широкое устье реки Чжуцзян, а с правого – открытое море. Все паруса были убраны.
Старик закурил и закашлялся.
– Да падет проклятие всех богов на этих, ети их, ублюдков из триад!
– Привести его в чувство? – спросил Пун Хорошая Погода.
– Нет. Нет, этот прелюбодей рассказал все, что знает. – У потянулся мозолистыми пальцами к шее и нервно тронул половинку монеты, которую теперь носил под драной потной рубашкой, чтобы убедиться, что она на месте. В горле даже встал комок от волнения при мысли, что монета может оказаться подлинной, что, может быть, она – утраченное сокровище Филлипа Чэня. – Ты все сделал молодцом, Пун Хорошая Погода. Сегодня получишь премию. – Его взгляд устремился на юго-восток в ожидании условного сигнала. Пора бы уже… Впрочем, беспокойства У еще не испытывал. Он непроизвольно принюхался к ветру, попробовал его, резкий и пропитанный солью, языком на вкус. Окинул взглядом небо, море и горизонт. – Скоро снова пойдет дождь, – пробормотал он.
Пун прикурил новую сигарету от окурка и затоптал его на палубе босой мозолистой ногой.
– Неужто из-за него отменят скачки в субботу?
Старик пожал плечами:
– Если богам будет угодно. Думаю, завтра опять польет как из ведра. Если ветер не переменится. Если не переменится, это может быть и «дьявольский ветер», и «величайший ветер», а эти блудодеи способны расшвырять нас на все Четыре Моря. Мочиться я хотел на все величайшие ветра!
– И я бы помочился на них, если бы не скачки. Носом чую, это лошадь Банкира Квана.
– Ха! Этому паршивцу, моему сладкоречивому племяннику, конечно, не помешает, чтобы его джосс переменился! Глупец потерял свой банк!
Пун отхаркнулся и сплюнул на счастье.
– Спасибо всем богам за Прибыльного Чоя!
С тех пор как благодаря Полу Чою Четырехпалый, его капитаны и весь его народ благополучно сняли свои деньги из «Хо-Пак» и прибыли старика умножились от тайных манипуляций с акциями «Струанз», У называл его Прибыльный Чой. Из-за прибылей он простил сыну прегрешение. Но только в душе. Человек осторожный, У признался в этом лишь Пуну Хорошая Погода, своему приятелю и доверенному лицу.
– Приведи его на палубу.
– А что делать с этим блудодеем Вервольфом? – Мозолистым большим пальцем ноги Пун ткнул Цзиня. – Молодому Прибыльному не по вкусу ни он, ни вообще все это дело, хейя?
– Пришло время взрослеть. Пусть узнает, как поступают с врагами. Пусть поймет, что такое настоящие ценности, а не обреченные, смердящие, бессмысленные ценности Золотой Горы. – Старик сплюнул на палубу. – Щенок забыл, кто он и в чем его интересы.
– Но ты же сам сказал, что не посылаешь зайца против дракона. Или пескаря против акулы. Тебе еще нужно подумать над вложением денег. И не забывай, что Прибыльный Чой вернул все, что ты потратил на него за пятнадцать лет, в двадцатикратном размере. Он – Великий Дракон на денежном рынке, а ему всего двадцать шесть. Оставь ему то, в чем он лучше всего разбирается, для своей и его пользы. Хейя?
– Сегодня ему лучше всего быть здесь.
Старый моряк почесал ухо.
– Не знаю, Четырехпалый. Это решать богам. Что до меня, я оставил бы его на берегу. – Тут Пун Хорошая Погода стал всматриваться в юго-восточный горизонт. Он что-то приметил боковым зрением. – Видишь его?
Через минуту Четырехпалый покачал головой:
– Времени еще много, время есть.
– Да. – Старый моряк оглянулся на тело, стянутое цепями, как ощипанная курица суровыми нитками. Лицо его расплылось в ухмылке. – И-и-и, но как Прибыльный Чой весь побелел – что твоя медуза, – когда этот блудодей первый раз заорал и показалась кровь. Мне пришлось испортить воздух, чтобы не засмеяться и не уронить его достоинства!
– Нестойкая нынче молодежь! – повторил У. Потом закурил новую сигарету и кивнул: – Но ты прав. После сегодняшней ночи Прибыльный останется там, где ему место, чтобы стать еще прибыльнее. – Он бросил взгляд на Рябого Цзиня. – Он мертв?
– Нет еще. Вот ведь грязная шлюха безродная: ударил Первого Сына Благородного Дома Чэнь лопатой, а потом вкручивал нам, хейя? А еще отрезал Чэню ухо, свалил на отца и братьев и тоже заливал нам! А вдобавок и выкуп забрал, хотя товар им было уже не доставить! Ужас!
– Отвратительно! – захохотал старик. – А еще более ужасно, что попался. Но ведь ты, Пун Хорошая Погода, показал этому блудодею, как он заблуждается на гнусных путях своих.
Оба, довольные, рассмеялись.
– Отрезать ему другое ухо, Четырехпалый?
– Пока не надо. А пройдет немного времени, очень немного, отрежь.
Пун снова почесал голову.
– Одно мне непонятно. Никак в толк не возьму, зачем ты велел мне приколоть эту бумажонку с надписью на грудь Первого Сына и оставить тело там, где хотели оставить они. – Нахмурившись, он посмотрел на Четырехпалого. – Ведь когда этот блудодей окочурится, никого из Вервольфов не останется, хейя? На кой ляд тогда эта надпись?
Четырехпалый захихикал:
– Все становится ясным для того, кто ждет. Потерпи.
Он был очень доволен собой. Надпись свидетельствовала, что Вервольфы очень даже живы. Если о том, что все они мертвы, будут знать только он и Пун, то в любое время можно «оживить» Вервольфов. Когда он этого захочет. «Да, – довольный, думал он. – Убей одного, чтобы запугать десять тысяч! Вервольфы могут запросто стать постоянным источником дополнительной прибыли, и стоить это будет совсем недорого. Несколько телефонных звонков, парочка продуманных похищений, может, еще одно ухо».
