— Но я же не специально умирал-то, — пробормотал Хабаров растерянно, — просто так получалось.
— Ты ни разу не сделал ничего, чтобы получилось как-то иначе, — отчеканила она. — В этот момент тебе становилось наплевать, что нас двое и второй останется один как-то… тянуть лямку. Только из-за того, что ты принял какое-то там решение!
Она вдруг вскочила и топнула ногой:
— Принимай какие угодно решения, — закричала она, собравшись с силами, — только тогда будь один! Не разговаривай со мной, не подходи ко мне! Не смотри на меня! — И она опять топнула. — И не смей приводить мне собак и кормить меня с ложки!.. Тебе очень скоро приспичит, и ты помчишься умирать! И на здоровье, только без меня!
Хабаров, который никогда не смотрел на свою жизнь с такой диковинной стороны, молчал.
— То и дело ты подводил меня, — договорила Джахан из последних сил. — И самое ужасное, что даже не думал об этом!
— Не думал, — выдавил из себя Хабаров.
Вдруг начался дождь. Он пошёл как-то сразу — зашумело в берёзах, которые росли по ту сторону забора, застучало по крыше, и дождь надвинулся на них. Пёс ринулся в дом, за ним Джахан. Алексей Ильич тоже пошёл, но медленно.
…Он никогда не смотрел на свою жизнь с… такой стороны! Джо всегда находилась рядом, и это была некая данность — так есть, и это правильно. Он не задумывался, что с ней происходит, когда она остаётся одна — сидеть возле его койки или ждать за дверью операционной. Он отходил после наркоза или возвращался с того света — не очень-то и охотно, все, кто там побывал, возвращаются без большого желания, — а она всё время была здесь и не знала, вернётся он или нет.
— Получается какое-то свинство, — себе под нос сказал Алексей Ильич, стоя на крыльце и глядя в дождь.
В азарте работы он на самом деле забывал о себе и об опасности и даже немного гордился этим, считал, что это дополнительный штрих, нотка авантюризма, глоток молодецкой удали, и ничему не мешает! Ведь он и в самом деле принадлежит только себе и волен распоряжаться собой как угодно.
А если их двое? Что должен делать второй, покуда первый распоряжается собой на собственное усмотрение? Признать, что вдвоём они только на поверхности, а в глубине каждый сам по себе? Тогда права Джахан — нет и не может быт никаких двоих.
…Не подходи ко мне, не смотри на меня, не приводи ко мне собак и не корми меня с ложки! Ибо всё вышеперечисленное подразумевает несвободу, зависимость одного от другого во всех вопросах, не только в вопросах сиюминутных и простых. Если в мелочах всё пополам и вы всегда рядом, а в самом важном каждый сам по себе, получается, что один просто употребляет другого — в своих целях, чтобы не скучно, не одиноко, чтоб было с кем развлечься и кому поплакаться. Потом наступает момент, когда требуется ответить на серьёзный и важный вопрос — рисковать или нет, умирать или нет, выживать или нет, — и тогда один моментально забывает о втором и отвечает на своё усмотрение.
Что это, если не употребление?..
Тебе удобно и приятно — ты с ней. Тебе нужно всерьёз на что-то решиться — и её нет. Ты исходишь только из собственных соображений.
Хабаров подставил руку. С крыши текла ледяная весенняя вода, пальцы моментально занемели. Он согнул ладонь ковшиком и немного попил. Вода пахла снегом и железом.
…Что теперь делать? Я должен пообещать ей… что? Что буду осторожен? Что не полезу на рожон? Что вспомню о ней в самый ответственный момент и не дам себе пропасть?
Хабаров вдруг сильно заволновался.
Джахан кричала на него и даже топала ногой, и всё это означало, что она любит его, ничего не кончилось, и нужно просто сделать усилие и оказаться, как они и были всегда, по одну линию фронта! Он должен сказать ей, что всё понял. Сейчас, немедленно.
У него загорелись уши. Он плеснул себе дождевой воды в лицо, распахнул дверь в дом и крикнул:
— Джо! Я всё понял! Я же не знал! Джо, я тебя…
— Что ты орёшь? — негромко спросили у него из-за плеча.
Хабаров чуть не застонал.
— Я без зонта, — продолжал Макс Шейнерман, — а дождь сразу хлынул, я ноги промочил, и пальто тоже насквозь. Лёш, дай я пройду. Ты чего застыл?
Хабаров посторонился, пропуская его.
Шейнерман зашёл и стал стаскивать кеды. С кончиков волос капала вода. Он стащил один и замер.
— Почему дезинфекцией пахнет? У нас что, опять раненые?
— У Джо ножевое ранение.
— Макс, со мной всё в порядке, — сказала Джахан, появляясь на пороге. — Небольшая кровопотеря.
Шейнерман посмотрел на неё, потом на Хабарова.
— Вы снова подрались с гопотой? Кого на этот раз спасали?..
Джахан рассказала все, как обычно, коротко и сухо. В её изложении всё выглядело так: они упустили противника, тот оказался проворнее. Тут Хабаров её поправил — противник погиб, а не сбежал. Потерь никаких, рана не в счёт. Результатов тоже никаких — с места происшествия они ушли, ни обыскать, ни осмотреть тело возможности не было.
— Так кого вы упустили?
— Певца из ресторана «Тамбов-Палас». Нужно отработать его связи и окружение, всё как обычно.
Макс прошёл на кухню. Джахан подала ему полотенце, и он стал вытирать голову.
Хабаров присел на корточки перед пузатой чугунной печкой. В простенке были сложены берёзовые дрова, в корзине берёста. Он открыл заслонку, заглянул внутрь, аккуратно пристроил поленья одно на другое, подпёр третьим, чтобы получился «шалашик», и подсунул горящую берёсту.
— Я был у Елизаветы Хвостовой, — начал Макс, выныривая из полотенца. — Её документы я посмотрел, когда она отвернулась, всё чисто. Паспорт выдан недавно. Оказалось, в конце зимы она была в Москве, и там у неё паспорт то ли украли, то ли она его потеряла.
— О чём нам это говорит? — спросил Хабаров.
Шейнерман пожал плечами:
— Ни о чём. Со мной в Светлогорске могла встречаться или её полная тёзка, или авантюристка. Кстати, тогда мне показалось, что именно авантюристка!.. Какая-то ерунда с двумя одинаковыми Бакстами!
— С Цветаевым она была знакома?
— В библиотеку записана, регулярно ходила, брала книги по искусству. С директором знакома. Работает редактором на местном телевидении и подрабатывает переводами. Также подрабатывает в художественной галерее.
— И что? — спросил Хабаров.
— Я пока не разобрался. Но галерея тут неспроста.
Он закинул полотенце на верёвку, протянутую под потолком, понюхал кофейную турку с утренней гущей, съел из тарелки оставшийся кусок рыбы и сказал:
— Пошли, я покажу.
В его комнате весь стол был равномерно устелен исписанными листами бумаги.
Хабаров подошёл и взял один.
