Макс сказал, что понимает.
— Но это точно была она! А, ну, конечно!.. У неё из-под шлема торчал хвост, а на хвосте заколка. Как раз леопардовая, со стразами! На солнце сверкала.
Тут Елизавета широко улыбнулась, потому что важное дело было сделано — она вспомнила! — и можно было заняться не менее важным делом, прогулкой с кавалером.
— Вы наблюдательная.
— Не всегда. Вообще-то я рассеянная. Особенно если попадается интересная книжка. В детстве я сто раз зачитывалась и опаздывала в музыкальную школу.
— Я тоже, — сказал Макс. — Зачитывался и опаздывал.
— Вы ходили в музыкальную школу?
— Конечно. Как любой ребёнок из хорошей семьи.
— Сольфеджио — это ужас, — вздохнула Елизавета.
— Ужас, — согласился Макс. — Почему вы не остались в Москве после университета?
Она пожала плечами, и он снова взял её за руку.
— Мне как-то никогда не хотелось навсегда уехать из Тамбова. И я была уверена, что найду здесь работу. Ладно, пусть три работы, но с голоду точно не пропаду. Здесь все, вся семья, а я одна не могу, не умею. И потом в Москве таких, как я, пруд пруди, а здесь я штучный товар!
…Если окажется, что Елизавета Хвостова, штучный товар, мой враг, я застрелюсь.
— Мне город очень нравится, — продолжала она. — И всегда нравился. Зимой сугробы, летом теплынь. Весной сады цветут, осенью листья шуршат. Из театра домой я всегда пешком хожу, здесь всё близко. И работы у меня хорошие, все три! На телевидении интересно и весело, там все полоумные, вы обратили внимание?
— Обратил.
— В галерее тоже интересно, но совсем по-другому. Наш Бруно Олегович всякие выставки устраивает, семинары, народу много приезжает, есть с кем поговорить. Молодых художников выставляет, хотя это дело неблагодарное. Они, как правило, никому не нужны, а как только становятся нужны, сразу уезжают.
— В Москву?
— И в Нью-Йорк, — сказала Елизавета. — Любой молодой художник стремится в Нью-Йорк, чтобы его там заметили. Если его там замечают, он моментально становится миллионером и живёт припеваючи. В этом суть современного искусства и главная задача — стать миллионером и больше ничего не делать.
Макс покатился со смеху, а Елизавета пришла в ужас:
— Я забыла, что вы искусствовед с мировым именем!
— Я знаю, вы рассеянная.
— Извините меня! Нет, правда! Вы бы меня остановили! Зачем вы слушали?!
— Затем, что это интересно. И, честно говоря, я совсем не разбираюсь в современном искусстве. Мне не хватает образования. Чтобы разбираться в том, что делается сейчас, нужно всё пройти — античность, раннее Средневековье, Возрождение, новейшие времена. Живопись церковную и светскую. Много всего.
— Ну, это устаревший взгляд, — заявила Елизавета. — В современном искусстве может разобраться любой недоумок. Собственно, и искусства никакого нету!.. Есть мода — на то, на это. Если художник модный, его покупают, он становится миллионером, потому что покупают задорого, и всё, дело сделано!.. Все пишут, чтобы заработать, а не потому, что пепел Клааса стучит в сердце.
— Интересно, — сказал Макс. — Впрочем, это сейчас как раз модная тема: искусство умерло, осталась одна коммерция! Так что ваши рассуждения вполне… в струе.
Кажется, она немного рассердилась.
— Например, картина в кабинете вашего Бруно просто превосходная, — продолжал Макс. — И её автор непременно прославится, вот увидите. Даже если навсегда останется в Тамбове! То есть в Нью-Йорке будут покупать его картины и говорить, что они написаны самородком из Тамбова.
— Хотите, я вас с ним познакомлю? С художником? И вы немного поможете ему прославиться! Хотите?
Тут Макс заподозрил, что художник этот, должно быть, интересует её не только как будущая знаменитость. Наверняка Елизавета Хвостова не проводила жизнь в одиночестве, дожидаясь, покуда в Тамбов явится Макс Шейнерман! И из Москвы она уехала вряд ли только из-за садов и сугробов. Ей хорошо здесь живётся, и рядом есть кто-то, с кем живётся особенно хорошо!
Впрочем, в её квартирке с печкой, книжным шкафом и столом, поделённым пополам, никакого мужского присутствия он не заметил!..
— Познакомьте меня с художником, — предложил Макс. — И я ему помогу. Он ваш возлюбленный?
— Не-ет. Почему вы спрашиваете?
— А кто ваш возлюбленный?
Елизавета Хвостова посмотрела на него с тревогой.
— Вы мне нравитесь, — признался Макс. — Я хочу знать, какие у меня перспективы.
— Господи боже мой.
Он взглянул на её руку и потрогал косточки, обтянутые перчаткой — одну за другой.
— Я не хочу попасть в глупое положение, — объяснил он и опять потрогал косточки, как гамму сыграл. — Я хочу прогуливаться с вами по галерее. И по улицам Луначарского и Циолковского совокупно. В свете майских указов.
Сизые сумерки как будто немного вздрогнули — под голыми липами зажглись фонари. Небо потемнело и отдалилось, и сразу обозначившаяся луна повисла между ветвями. Было холодно и пахло снегом, талой водой и немного городом — бензином и подсохшим асфальтом, бодро и очень по-весеннему. Макс любил запах городской весны.
— Я не знаю, — пробормотала Елизавета. — Что сейчас нужно сделать-то? Отчитаться о своих романах?..
…Если она мой враг, подумал Макс в третий раз, точно застрелюсь!
— Отчитайтесь.
— Тогда пойдёмте на лавочку. Вон на той стороне сквер, там лавочки.
— Нет, лучше в кафе. Я устал и замёрз, — признался он. — И нервничаю.
— Вы?! — удивилась Елизавета. — Вы снисходительны и слегка насмешливы, как и полагается искусствоведу с мировым именем на прогулке с провинциальной простушкой.
— На самом деле в моей душе пожар.
— В кафе, — произнесла Елизавета раздумчивым тоном. — Что у нас тут поблизости?.. Вон там за углом театральная забегаловка, там всегда можно встретить кого-то из артистов. Хотите?.. А если направо повернуть, русская кухня. Самовары, рушники, кринки и фарфоровые петухи. Я там всего один раз была, на дне рождения Бруно Олеговича. В подвале концептуальный бар, там подают салат «Конец света». Не знаю, почему так называется, салат как салат! И курят кальян.
— Не хочу кальян, — сказал Макс. — Давайте лучше кринки и петухов.
— Там разные водки, — словно предостерегла Елизавета. — На смородиновых почках, на бруснике. На клюкве. Бруно Олегович в тот раз прилично набрался. Не одолел. А вы пьёте?
— Куда катится этот мир, — пробормотал Макс, — евреи пьют.
— Что вы говорите?!
— Ничего. Идёмте скорей.
И они почти побежали к ресторану. Внутри было тепло и хорошо пахло — сдобой, травами и слегка щами. Стуча зубами, Макс стянул дафлкот и сунул гардеробщику. Тот почему-то величественно сказал:
