В такой обстановке борьбы, полного игнорирования и недоверия ко мне со стороны председателя и членов СТО я работать не в состоянии прямо по физическим своим свойствам — эти свойства Вам известны. Я не гожусь в государственные люди, а потому моя просьба — снять меня с Наркомпутевства, со СТО и СНК, или оставив в НКПС в должности члена коллегии, или, если это невозможно совершенно меня убрать оттуда, поручив заняться целиком ГПУ.
К этой просьбе побуждают меня и другие причины. Я не в состоянии найти путь правильный в разрешении вопроса о зараб[отной] плате и опасаюсь, что не справлюсь с этой задачей. Я глубоко убежден, что партия наша, и ВЦСПС в первую очередь, ведут на практике неправильную, недостаточно активную политику в этом вопросе. То, что у нас делается, это разбитие единства рабочего класса, это предоставление всего стихии, кто сколько сам сумеет добиться от своих «нанимателей». Эта стихия проникла уже и к нам на транспорт и грозит разбить всякие расчеты и разбить единство транспортного пролетариата. Начала река — при поддержке Губкомов и Губпрофсоветов — вплоть до поддержки объявления стачки. В Питере под угрозой забастовки требуют от нас товарного рубля (4 для одного разряда) при нашем отказе — ибо нам не дано на это средств — Питер сам с благословения ПК и Губпрофсовета повышает наши ставки на 25 %, а потом еще раз на 25 %, т. е. всего от нашей ставки, определяемой фондом СТО (раньше финансовой] ком[иссией]) на 56 %.
С реки это переходит на железные дороги. При помощи давления на наших хозяйственников со стороны не только профессиональных, но и партийных организаций заставляют заключать местные коллективные договора, по которым мы, исходя из сметы СТО, платить не можем. Начинается брожение. Политбюро утверждает принцип управления с тяжелой индустрией, но мы на это средств не получаем, ибо темп повышения у металлистов сильнее, чем у нас. Тот же НКФин (Владимиров), который наши сметы урезывает коэффициентами в третейском суде, соглашается на оплату червонцами — металлистов, плата которых гораздо выше, чем транспортников. Какова моя позиция в этом вопросе? В СТО, в П/бюро просить и доказывать то, что следует, т. е., что надо уравнять, дать нам больше, т. е. дать другим меньше. Только таким путем можно уравнять при нашей бедности.
Перед массами говорить, что мы (НКПС) дефицитны, что не можем жить с репараций мужика, что источник нашего увеличения зар[аботной] платы — борьба с бесхозяйственностью у нас на транспорте, которой еще страшно много, и ведем с ней, с этой бесхозяйственностью, ожесточенную борьбу. Я смею утверждать, что ни в одном ведомстве нет такого темпа борьбы и успеха как у нас, и, что мы не сеяли паники перед ЦК даже тогда, когда Саратовский Губком благословил стачку, и, когда распространяли всякие листки, и когда водники подняли бешеную кампанию.
Я думал, что политикой зарплаты должна руководить партия через ВЦСПС и СТО (финансы) — планомерно, по программе XII съезда, по правильному, отвечающему единству пролетариата распределению скудных средств Республики.
Дело хозяйственника и профсоюза на транспорте — дать максимум государству и вести борьбу с бюрократ[ическими] извращениями в этом вопросе, вплоть до забастовки, но основное распределение средств — это дело высших органов партии и государства.
Но я со своей линией попал в тупик и был причиной, почему темп поднятия зарплаты транспортника идет так медленно и тяжко, что может вылиться в серьезные осложнения.
Мои аргументы, напр[имер], в СТО, 27/VII, когда председательствовал т. Каменев, были вопиющим гласом, хотя они были неопровержимы. НКПС’у засчитали в чистый доход от речных госпароходств 3400000 тов[арных] рубл[ей] (при расчете валового расхода в 7900000 т[оварных] руб[лей]), хотя я доказывал не из-за желания обмануть, что при настоящем настроении водников (рабочих в стачке с нашей администрацией во главе с Ищенко) я не смогу этих денег получить (Доказательство потом последовало — угроза поддержанная Губкомом стачки рабочих водпути, которым госпароходства, при поддержке рабочих, не выдавали денег, так как сами нуждались).
На том же СТО — кроме этого — сократили нам дотацию против урезанной Цюрупой и дорезанной Пятаковым сметы на 3 миллиона.
И так нас — НКПС — режут сплошь, при каждом случае.
Но ведь при моем слабом голосе — недостигающем цели — должен подняться голос другой. Но ведь тогда получатся трещины в нашем Советском здании.
И я попал, как руководитель транспорта, в тупик. И сам персонально превращаюсь из-за этого в какого-то истерика, который «жарит» о своем «коньке» — транспорте и возбуждает усмешки и получает не только отказ, но и, на официальных даже заседаниях, репримансы.
Я должен или получить поддержку, или уйти.
Ф. Дзержинский.
3/VIII
P. S. Только взяв в свои руки стихию движения по увеличению зар[аботной] платы, можно будет избежать и политических трещин и достигнуть максимальных результатов при расходе минимума средств. Сейчас равнение идет по самому сильному. Необходимо рост зарплаты самых сильных придержать и, постепенно, по выполнимому и признанному всеми ячейками Партии (в первую очередь в ВЦСПС, в ЦК союзов, в Губпрофсоветах и в Губкомах) плану подтянуть зарплату отставших»
[1188].
Данное письмо не было отправлено Сталину, он пересилил себя и продолжал работать. Однако характерно, что в период сомнений он хотел обратиться именно к Сталину. Характерно и другое, что после того как Дзержинский составил записку об уровнях зарплат, Сталин 7 августа выступил в поддержку рассмотрения этого вопроса, поддержав предложение Дзержинского о создании специальной комиссии по этому вопросу
[1189].
При этом, как и в экономике, так и в руководстве ГПУ Дзержинский пытался провести новые реформы. Характерно его письмо И. С. Уншлихту от 16 августа о новых принципах карательной политики в мирное время. В нем он предлагал рассмотреть вопрос о смертной казни и замене ее принудительными работами: «Мне кажется, что размеры применения высшей меры наказания в настоящее время (как по суду, так и по нашим решениям) не отвечают интересам дела и сложившейся обстановке при нэпе и мирной полосе развития. Высшая мера наказания — это исключительная мера, а поэтому введение ее как постоянный институт для пролетарского государства вредно и даже пагубно. Поэтому я перед ЦК хочу поставить этот вопрос.
Я думаю, что высшую меру следует оставить исключительно для государственных изменников (шпионов) и бандитов и поднимающих восстания. По отношению к ним этого требует наша самозащита — в окружении врагов. Но все остальные преступления должны караться изоляцией и принудительными работами… Пришло время, когда мы можем вести борьбу и без высшей меры»
[1190]. Следует, правда отметить, что данное письмо не имело больших последствий, так как Уншлихта вскоре направили работать в РВС СССР. Новым заместителем Дзержинского в ГПУ стал В. Р. Менжинский.
