Между тем с отправкой арестованных продолжали медлить. В этих условиях заключенные после общего собрания предъявили начальнику тюрьмы требование — немедленно запросить иркутского генерал-губернатора генерал-лейтенанта А. И. Пантелеева
[370] о том, куда кого отправляют, чтобы каждый мог запастись всем необходимым в соответствии с местом его ссылки. Также заключенные требовали возвращения прежних порядков пребывания политических ссыльных в Александровской тюрьме. Немедленного ответа от тюремного начальства не последовало, в этих условиях 6 мая 1902 г. начался тюремный бунт.
На новой тюремной сходке политзаключенных было принято предложение Дзержинского «выкинуть из пересыльного корпуса тюрьмы всю стражу… запереть ворота и не пускать администрацию до полного удовлетворения всех предъявленных требований»
[371]. Тюремщики были изгнаны (пересыльный корпус тюрьмы находился под охраной не более десяти стражников, часто пожилого возраста), а ворота были забаррикадированы. Над тюрьмою взвился красный флаг с надписью «Свобода». «Пересыльный корпус тюрьмы, огороженный деревянным частоколом, объявлен был самостоятельной республикой, отвергающей власти и законы Российской империи»
[372]. Комендантом крепости стал Дзержинский. В его ведении было и красное знамя. На сохранившемся у Г. И. Чулкова фотографическом снимке он держал его древко, стоя на баррикаде
[373]. По ночам заключенные дежурили у баррикады на часах, вооруженные двумя или тремя браунингами против не менее сотни солдат с винтовками, и ждали развития событий
[374].
Через два дня в Александровское с ротой солдат прибыл из Иркутска вице-губернатор, наделенный чрезвычайными полномочиями. Он, очевидно, намеревался действовать по апробированной недавно схеме. Незадолго до Александровских событий, с 22 апреля 1902 г. при участии Иркутского комитета РСДРП проходила трехдневная забастовка более 200 железнодорожных рабочих на ближайшей к городу станции Иннокентьевской. На станцию был направлен вице-губернатор с ротой солдат, и забастовка была прекращена. Само присутствие войск, с угрозой применить оружие, оказалось действенным.
Между тем в Александровском иркутский вице-губернатор сразу попал в щекотливое и даже унизительное положение. Переговоры с тюремным начальством во время осады велись заключенными исключительно через дыру, сделанную в палях, в этих условиях парламентерам приходилось сидеть на корточках. Переговоры с вице-губернатором заключенные собирались вести таким же образом. «Целые сутки вице-губернатор не соглашался принять столь унизительные условия для предварительной конференции. А мы иначе не соглашались разговаривать. Наконец генерал решился сесть по-турецки»
[375].
«Явилась «тройка» и вступила в переговоры. Одновременно собралась сходка. Между заседавшей сходкой под председательством Дзержинского и отверстием в заборе, где заседала мирная конференция, велась непрерывная курьерская связь. Республиканские власти держали себя с большим достоинством, как самостоятельная воюющая сторона. Как на всех мирных конференциях, и здесь обсуждался пункт за пунктом. Вице-губернатор оказался уступчивым и согласился в конце концов вернуть тюрьме ее старые вольности без применения каких бы то ни было репрессий к восставшим…»
[376]. 8 мая противостояние сторон закончилось. «Дело кончилось миром. Мы разобрали баррикады, и нам дали списки с указанием, кто куда отправляется»
[377].
12 мая 1902 г. Дзержинского отправили в Верхоленск с партией заключенных (44 человека). Дорога предполагалась продолжительной, до полутора месяцев, так как до Вилюйска предстояло проехать еще 4 тысячи верст. Дзержинский надеялся, что ему дадут возможность немного подлечиться в Якутске, так как здоровье его вновь ухудшилось
[378]. Так же он намеревался использовать свою болезнь для подготовки побега.
Первоначально путь проходил на телегах и пешим порядком. Маршрут пролегал от Александровского централа до Качуга,
[379] пристани Лены, где ссыльные должны были пересесть на паузки
[380] и далее плыть по течению три тысячи верст до Якутска. К этому времени количество человек в этапе сократилось за счет поселенных вдоль линии железной дороги. Например, Церетели остался недалеко от Иркутска. Первоначально настроение было восторженное: из Александровского ехали с песнями и красным знаменем, которое находилось у Дзержинского. Постепенно настроение ухудшилось. «Была весна, но по утрам в кадке с водою плавали куски льда, и было холодно. Этапные избы были мрачны. Грязь была такая, что, уронив пятачок на пол, мы теряли его безвозвратно: такой слой жидкой грязи лежал на полу избы. Спали все вместе, мужчины и женщины, на общих нарах, не раздеваясь, конечно. Таких тюрем до Качуга, если не ошибаюсь, было пять»
[381].
Дзержинский часто подсаживался к Чулкову на телегу и, слыша чей-то, казавшийся ему несодержательным разговор, шептал последнему на ухо свою любимую ироническую присказку «люблю красноречие и буржуазию». Чулков вспоминал: «Дзержинского я запомнил. Он был тогда стройным, худощавым, гибким. Несмотря на революционную непримиримость и решительность, было в нем что-то польско-женственное и, пожалуй, что-то сентиментальное. Он, кажется, сам это чувствовал и стыдился и боялся этого в себе. Он и Сладкопевцев казались мне характернейшими людьми революции, как я ее тогда понимал. В двух моих рассказах, напечатанных задолго до нашей революции, — «На этапах» и «Пустыня» — я зарисовал типы «подвижников» революции. Я имел тогда в виду Сладкопевцева и Дзержинского»
[382].
