Вика отправилась на кухню ставить чайник. А коллега крикнула в спину:
— Как ты?
— Да все нормально вроде.
Вика открыла холодильник, размышляя, чем бы угостить гостью, увидела пакетик с оставшимися двумя фисташковыми пирожными, которые купил несколько дней назад Павел, и достала его.
— Не знаю даже, чем тебя угостить, — крикнула она.
— А мне ничего не надо, — отозвалась Полуверова. — Отрежь батончик, намажь маслом сливочным, а сверху вареньица положи. У тебя малиновое есть?
Вика вернулась в комнату. Илона посмотрела на нее и с сочувствием и с недоверием одновременно поинтересовалась:
— А правду говорят, что на тебя вчера маньяк напал?
— Ну да, — призналась Вика, — было такое.
— Ужас какой! — покачала головой Полуверова. — Ну и как?
— В каком смысле? — не поняла девушка.
— Вообще, как все было?
— Не помню.
— Ничего-ничего не помнишь? Он тебя оглушил, и ты сознание потеряла?
— Да он не успел догнать: его застрелили.
— Все равно — ужас… — Батон снова посмотрела на пианино и продолжила: — Но я по другой причине зашла. Дело в том, что вчера экстренно был собран педагогический коллектив. Понятно, что каникулы, отпуска, но пришли все, кто остался, кого смогли отловить… Тебя хотели вызвать, но не нашли.
— А что случилось?
— Она еще спрашивает! Все обсуждали твое поведение, твой моральный облик…
— Разве я давала повод?
— А разве нет? Весь город знает, что ты сожительствуешь с полицейским следователем, который тут всего пару дней, но уже создал в городе атмосферу страха и подозрительности… Мало того, люди боятся теперь выпускать из дома своих детей и сами выходить. Как теперь всему педагогическому коллективу смотреть в глаза родителям учеников?
— Я не…
— Кроме того, этот полицейский с явно поврежденной психикой ворвался к уважаемой всеми Лидии Степановне, всячески оскорблял ее, унижал, требовал неизвестно чего… В результате этого нападения у нее сейчас предынфарктное состояние. Речь идет о госпитализации.
— Я в это не верю. И потом, при чем тут я?
— Спрашиваешь! Ты должна осудить этот его поступок так же, как осудили его все мы, ты должна поставить свою подпись под нашим коллективным письмом, написать свое собственное, в котором скажешь, что он принудил тебя к сожительству силой и под угрозами…
— Что за ерунда? Я не буду писать такое письмо.
— И не надо, мы уже написали его за тебя. Знали, как тебе будет нелегко это сделать…
На кухне раздался свисток чайника.
— Иди отключи! — приказала Батон.
Вика машинально вышла на кухню, отключила горелку. Сделала шаг к двери в комнату и остановилась. Прислонилась к стене, взбешенная, пытаясь успокоиться. Никогда прежде она не злилась так, как сейчас.
— Ну и чего ты там застряла? — прозвучал в комнате голос.
Вика отстранилась от стены, но осталась стоять на кухне.
— Решение, я понимаю, непростое, — с сочувствием крикнула Полуверова. — Но принять его надо безотлагательно. Иначе, посовещавшись, мы все решили… Единогласно решили, что если не напишешь письма или не подпишешь то, что мы по-дружески сочинили за тебя, то будешь уволена по статье…
Вика вышла из кухни и заглянула в комнату.
— По какой?
— Найдем по какой! Такую отыщем, что тебя даже на местный рынок торговать не пустят. Будешь тыркаться по городку, как та, с низкой социальной ответственностью, которую замочили на Боровой…
— Пошла вон, — спокойно произнесла Вика.
Она вышла в прихожую, распахнула дверь:
— Выметайся!
— Что-о?! — не веря, что ее выгоняют, прошептала Илона. — Да я… Ты что, не понимаешь, что ты идешь против решения всего коллектива?
— Вали отсюда, Батон!
Это подействовало.
Полуверова вскочила и бросилась к двери. Остановилась и выдохнула:
— А ведь я почти заступалась за тебя! Сказала, что у тебя от одиночества «крыша» съехала.
— Я — не одинокая. Я — счастливая, — улыбнулась Вика. — Я и тебе желаю счастья.
— Не надо мне ничего! — закричала Полуверова. — Есть вещи поважнее.
И выскочила из квартиры.
Вика закрыла за ней дверь, вернулась в комнату. Задвинула под стол тот стул, на котором сидела Илона. Подошла к пианино, открыла крышку, опустилась на стульчик и начала играть Шопена — вальс до-диез-минор. Но потом вдруг вспомнила совсем другую мелодию… Перестала играть, взяла первые аккорды и пропела:
— Как упоительны в России вечера…
И рассмеялась. Злость прошла, стало почти весело, потому что уже никто не сможет разлучить ее с Павлом. Никто-никто и никогда-никогда.
Кудеяров подъехал к опорному пункту охраны правопорядка. Францев должен был встретить его у входа, чтобы ехать с ним в город. Но участкового не было. Кудеяров посигналил, но Николай так и не показался. Времени, конечно, было еще предостаточно, но раз договаривались, то Францеву следовало бы поторопиться. Прозвучал звонок мобильного. Вызывал Романов.
— Все тут рассказывают о перестрелке, — сразу же начал он. — Говорят, маньяка задержали. Так ли это?
— Вроде того, — ответил Кудеяров.
— Так теперь, значит, любимый город может спать спокойно?
— Ну да.
— Так серийный маньяк задержан или убит? Тут ходит еще один слух, будто злодей, убивший четверых безвинных людей, застрелен при задержании. Если это правда, то Ашимов будет удовлетворен.
— Вроде того, — снова произнес Павел. — Только вчерашний злодей не убивал Алика. По факту убийства младшего Ашимова и случайно оказавшейся рядом с ним женщины могу сообщить, что там чистая заказуха. Появились улики. Так что скоро найдем виновного. Простите, но никаких подробностей сообщить не могу: и так уж выболтал больше, чем дозволено.
— Спасибо вам от всего нашего маленького тихого городка, от всего населения. Надо бы увидеться.
— Очень скоро и увидимся, — пообещал Кудеяров.
Он закончил разговор и выбрался из автомобиля. Вошел в помещение, увидел за столом Николая и продавщицу из магазина «Тысяча мелочей». Участковый пил чай с бутербродами, а девушка наблюдала за ним восторженными глазами. Ощущение было такое, будто они уже давно сидят здесь.
Павел поздоровался, показал Францеву на свои часы, а девушке сказал:
— Что же вы, Лена, в такую рань? Магазин ваш открывается только через полтора часа.
— А я специально сюда зашла. Мне еще вчера подруга позвонила и сообщила о перестрелке.
