Выблядок поместил объявление о пропавшем кирпиче с подробным его описанием в газетах и Интернете с обещанием солидного вознаграждения любому, кто его найдет. Одна оппозиционная телекомпания посвятила поискам кирпича целую передачу – «Причуды новых». Естественно, вскоре кирпич принесли, и не один. За неделю скопилось столько фальшивых кирпичей, что строители предложили Выблядку построить из них конюшню, но он отказался: ложь и обман, замешанные в глину и навсегда закрепленные обжигом, как всякий обман могли нарушить здоровье и лошадей и всех, кто с этим обманом соприкоснется. Выблядок лично проверял каждый кирпич на соответствие: фальшивые пахли фальшью, а потерянный кирпич должен был нести фамильный запах, и он, Выблядок, первый внук партийного Инструктора, прямой наследник Мецената, сам ставший богатым меценатом, построивший заново Дворец, получил этот запах по наследству от своей матери, Грязной Сучки, зачатой пьяным Инструктором в подсобке столовой. Фальшивые кирпичи Выблядок приказал истолочь, сбросить их в ствол заброшенной шахты и залить раствором цемента, чтоб ни одна зараженная ложью пылинка, унесенная случайным ветром, не навредила людям. Архитектор уверял, что один потерянный кирпич никак не нарушит изначального равновесия конструкции Дворца, но Выблядок восстанавливал не просто дом предков, он восстанавливал истинную справедливость и хотел сделать это так, чтоб никто и никогда не мог сказать, что в восстановленной справедливости не хватает хоть и одного, но подлинного кирпича. Проблема потерянного кирпича была решена на семейном совете: договорились оставить в стене у парадного входа нишу объемом в один кирпич и заложить ее, когда кирпич найдется. Дворец возвели очень быстро. Восстановили его внутреннее убранство, парк с прудами и экзотическими рыбами. На открытие было приглашено множество гостей, и в тот момент, когда Выблядок готов был перерезать красную ленточку, натянутую между створками кованых ворот, к нему подошел кто-то из гостей и заменил инкрустированные ножницы из толедской стали на простые парикмахерские ножницы, которыми миллион лет назад была перерезана пуповина Грязной Сучки и красная ленточка в день открытия Барака повышенной комфортности. Среди гостей, собравшихся в парадном зале за столом, сервированным фарфором работы крепостных мастеров, была и настоятельница Феодосия, единственный человек, кто точно знал, что потерянный кирпич, обмотанный красным кумачом и залитый цементом, остался лежать в земле под фундаментом разобранного Барака. Открыть эту тайну Выблядку Феодосия не могла. Слепыми глазами настоятельницы она видела его смерть, которая наступит в тот момент, когда потерянный кирпич займет свое место в стене Дворца.
Эпилог эпилога.
Умер Выблядок в положенный судьбой срок. Вечером, накануне смерти, Выблядок, заходя в дом, как всегда погладил рукой пустую нишу потерянного кирпича, а утром, когда его не стало, ниша в стене оказалась плотно запечатана последним кирпичом. Кто его туда положил, так и осталось тайной.
«…Нет ничего, что меньше подавалось бы слову и одновременно больше нуждалось бы в том, чтобы людям открывали на это глаза, чем какие-то вещи, существование которых нельзя ни доказать, ни счесть вероятными»
Записки Иозефа Кнехта.
Герман Гессе, «Игра в бисер»
Звон Большого Колокола
Во всеми забытом монастырском Колоколе жил Звон. В Колокол так давно не звонили, что он стал забывать мощный голос своего Звона. Веревка, подвязанная к железному «языку», истлела, и птицы растащили ее по ниточкам на подстилки в гнезда, свитые под куполом колокольни. Временами Колоколу казалось, что он вообще потерял голос, но это было не так: легкие касания крыльев случайно залетевших бабочек, или брошенная порывом ветра ветка будили Колокол, и он начинал тихо звенеть. Лучше всего он звучал, когда до него докатывались волны весеннего грома – бронзовое тело Колокола начинало дрожать и басовито гудеть в тон грому.
В эти редкие минуты Колокол и Звон как бы возвращались к жизни и радовались, что избежали участи своих собратьев, сброшенных с колоколен вчерашними прихожанами в порыве охватившего их безумия.
Колокол и Звон родились в один день, как рождаются один за другим близнецы. Сначала на свет появился Колокол: облепленного формовочной глиной как рубашкой-последом, его вытянула из лона литейной ямы шестерка дюжих коней, впряженная в толстые, перекинутые через блоки, канаты. Литейных дел мастер очистил от шлака кусочек металла, постучал по нему костяшками пальцев, приложил ухо к еще теплому телу Колокола и уловил в слабой вибрации мощный голос его будущего Звона.
Колокол отлили специально для женского монастыря. Обитель эта хоть и была отдаленной, почиталась святой из-за чудотворной мироточивой иконы Богоматери. В будни и праздники сотни людей, наполняя храм, молились, исповедовались, венчались, крестили детей и лечили неизлечимое целебным миро чудотворной иконы.
Монахини мечтали, чтобы Звон нового Колокола доносил их молитвы до людей, живущих далеко за краем видимой с монастырской колокольни земли. Ради мощи и благозвучия Звона они не пожалели чистой самородной меди, самородного олова и серебра высокой пробы. Но главное, в кипящий металл будущего Колокола монахини тайно бросили частицу мощей Святого Великомученика, привезенную из Иерусалима.
Тело готового Колокола отполировали до медного блеска, подняли на колокольню, окропили святой водой, и под молитвенное песнопение ударили тяжелым железным «языком».
Первый Звон, вылетевший из Колокола, оглушил прихожан. Он звучал бесконечно долго, заполнив пространство вокруг так, что невозможно было понять, откуда он доносится. Вибрирующими волнами эхо Звон уходил и возвращался вновь, вызывая у прихожан восторг, слезы и чувство молитвенного откровения. С каждым новым ударом вибрация нарастала. В такт ей гулко вибрировали земля и воздух. Звон проник в живую ткань растений, животных и людей: вибрация нарушила межклеточные связи, плоть как бы распалась и люди, на секунду обретя бестелесность, с неизъяснимым страхом и восторгом увидели внутри себя свою изначально чистую Душу.
В первый же день служения нового Колокола, Звон, как о том мечтали монахини, услышали люди, живущие гораздо дальше видимой с колокольни границы горизонта.
Звон залетел так далеко, что едва успел вернуться на ослабевшем эхо назад в Колокол.
Вид открывшихся земель, обильных лесами, простором степей и вод, поразил его. Мир оказался огромным, и Звон захотел увидеть его целиком, долететь до последних его границ. Он стал умолять «язык» бить в Колокол сильней, но даже самый сильный удар не позволял Звону набрать достаточно сил, чтоб заглянуть за край земли. Однажды, увлекшись полетом, обессилевший и почти потерявший голос, Звон долетел до колокольни дальнего монастыря. Там как раз начиналась вечерняя служба. С первых же ударов Звон почувствовал, что звук незнакомых колоколов не заглушил его собственный ослабевший голос; наоборот, он наполнил его новой силой, и Звон смог полететь дальше.
С этого дня жизнь Звона изменилась. Теперь, не боясь потерять голос, он спокойно совершал дальние путешествия. Перелетая от колокола к колоколу, он останавливался и набирал силы не только в звонницах церквей, но и в случайных, самого разного назначения колоколах и колокольчиках. Звон научился сжимать свой мощный звук настолько, что однажды уместился в маленьком медном звоночке, подвешенном на шее коровы. С этим колокольчиком он долго путешествовал по горам Тибета, пока не добрался до звучных колоколов отдаленного Буддийского дацана. Храм этот был построен на вершине высокой горы. Стены его, сложенные из полупрозрачных блоков и крытые прозрачной черепицей, были ближе к небу, чем крыши любого храма, построенного людьми на земле. Летописи не сохранили ни имен строителей, ни времени постройки, но существовала легенда, по которой дацан построили ласточки специально для людей, искавших истину просветления в молитвах и уединенном погружении в нирвану близкого общения с Богом. Острыми крыльями ласточки вырезали куски неба, укладывали их на вершине горы и скрепляли клейкой слюной как стенки своих гнезд.
