И я не стал учить Сару. В последние недели мы даже не разговаривали. Мы ругались, орали друг на друга, но я бы не назвал это разговорами. Я думал, что если не стану ее учить, ей будет по крайней мере не хуже, чем остальным в лагере. Она хотя бы будет в безопасности, входя в Свет. Я думал, что сумею защитить ее, если оттолкну. Возведу между нами стену.
Если бы Харпер слушала очень внимательно, то расслышала бы тихий свист уголька в печи.
– И она обратилась к Нику, – сказала Харпер.
– Да, – вяло ответил Пожарный. – Ник потом рассказал, что она очень быстро научилась зажигать свечи кончиком пальца – я и сам с этого начинал. Ник решил, что раз она этому научилась, то можно идти дальше. Но еще он сказал, что когда она зажгла свечу в первый раз, то вскрикнула, будто обожглась, хотя ему заявила, что это только от удивления. Потом Ник заметил, что она всегда держит под рукой стакан с холодной водой и каждый раз, запалив свечу, прижимает к стакану руку, как будто палец болит. Иногда она даже окунала пальцы в воду. И меня они не ставили в известность. Тренировались по ночам, пока мы с Алли спасали больных, а я еще оттачивал свою легенду.
Сара хотела знать, как вложить свое сознание в огненных марионеток, как делал я с фениксом, а Ник – со стаей огненных воробьев. Ник считал, что это все равно что перейти сразу к дробям, пропустив основы арифметики. Он хотел, чтобы она сначала научилась превращать руку в факел или метать шаровые молнии. Но она поддразнивала, и шутила, и подначивала его. У Ника не было шансов. Он объяснил общие принципы, основные идеи. Он не мог представить, что она… думал, она просто из любопытства… и…
Он снова замолчал, уставившись на печку, и отблески оранжевых языков пламени будто ласкали его лицо.
– Я возвращался с Алли из очередной экспедиции. Мы привезли в лагерь нескольких беженцев… кажется, среди них был несчастный Нельсон Гейнрих. Я уже направлялся к острову, когда заметил дым над коттеджем. В лагере далеко не сразу сообразили, что происходит.
Я подгреб к причалу на южной оконечности острова – того причала больше нет. Когда я вылез на настил, рухнула крыша коттеджа. Я бросился в заднюю дверь, и через мгновение труба упала на причал, обрушив его почти целиком в воду. На первом этаже были сплошные открытые балки. Одна придавила Ника. Он был без сознания, но я видел, что он дышит. Воздух плыл от жара. Все было в дыму и искрах. Я видел Ника – и Сару. То, что от нее осталось. Кости, пепел и… и… – Он сглотнул и затряс головой, отгоняя воспоминания. – Если бы не Ник, я бы грохнулся без чувств. Я был в истерике. В шоке. Но Ник был там, и я должен был его достать. Я попытался поднять балку, но не смог. Она весила сотни четыре фунтов. Я тужился, не в силах сдвинуть ее, орал на бога, орал на Сару, просто орал.
И тут она появилась. У другого конца балки, рядом с сыном. – Теперь Пожарный говорил еле слышно, глядя на печку не то с благоговением, не то с ужасом. – Я задрожал, увидев ее. Посреди бушующего пожара я дрожал, как под ледяным дождем. Она была великолепна. Великолепней всех на свете. Она была живым пламенем, голубым, как от газовой горелки; волосы развевались прядями красного и золотого огня. Она сотворила топор прямо из воздуха – ну, то есть огненный топор – и ударила по балке. Разрубила одним махом. Топор был так жарок, что расколол бы хоть железный рельс. Я отбросил кусок балки, взял Ника на руки и побежал прочь. Я оглянулся только раз, в дверях. Она все еще стояла там и смотрела, как мы уходим. Она узнала меня. Я понял это по выражению ее лица. Оно было прекрасным и… печальным. Смущенным. Я знал, что она все понимает. Еще мгновение она была женщиной. Потом стала частью огня.
Дом рухнул. Огонь стал тише. Я остался на острове. Сидел в дюнах и смотрел. Люди подходили – приносили поесть, пытались утешить. Я их не замечал. Алли сидела со мной часами. Солнце поднялось и начало припекать, а я не двигался с места. Дом еще горел, когда солнце зашло, хотя остались одни только дымящиеся угли. Я немного вздремнул. Когда проснулся, она стояла на руинах дома – призрак из бледно-золотого пламени. Она исчезла сразу, как только я взглянул на нее, но я уже все понял. То, что осталось от ее сознания, рассыпалось углями, миллиардом микроскопических частичек драконьей чешуи – и это нельзя уничтожить. Она стала пеплом и пламенем. С тех пор я остаюсь на острове и не позволяю погаснуть тому первому огню. Он так и горит, в печке. Она все еще там. Она все еще со мной. Я думаю, что ее сознание удерживается энергией огня и пропадет, только если он погаснет.
Вот, пожалуй, и все. Мало кто в лагере знает, на что способен Ник. Он больше не мечет огонь. Вполне понятно, почему. Он считает себя ответственным за смерть матери. Представляете, каково это: в девять лет носить подобное в сердце? Он не знает, что она по-прежнему с нами, а я не смею показать ему. Страшно представить, как это подействует на него. А если он подумает, что она страдает – и все из-за него? – Пожарный поежился, перевел взгляд с печки на дверь и оцепенел. – Господи. Вы тут уже несколько часов. Нужно вернуться в лазарет до рассвета. Вы слишком задержались.
– Еще минутку, – сказала она. – Майкл обещал, что сможет меня прикрыть в случае надобности.
Джон повернулся на бок, чтобы посмотреть ей в лицо.
– Берегите себя, Харпер. Есть мальчик, который вас очень любит. Только ради вас он еще живет. – Харпер не сразу поняла, что он говорит о Нике, а не о себе. – И до сих пор живет под гнетом вины. Она давит на него, как та балка.
– Уж кто бы говорил, – сказала она.
Он не сразу решился посмотреть ей в глаза.
– Вот почему я не хочу, чтобы вы повторяли то, что сделали со стрелой. Я уже потерял одну женщину, которая была мне небезразлична. Вы не сожжете себя, как она, сестра Уиллоуз. Я не могу потерять вас.
Она не спеша убрала руку, потом поцеловала его в небритую щеку и слезла с кровати. Поправила и подоткнула простыню. Постояла над Джоном, глядя на его худое, усталое лицо. Потом сказала:
– А ведь то, что случилось с Сарой Стори, не ваша вина. И не вина Ника. Никто из вас не должен отвечать за ее смерть. Гарольд Кросс мог бы объяснить, почему. Я люблю вас, Джон Руквуд. – Раньше она такого не говорила, но сказала сейчас, твердо и спокойно, и, не дав ему времени на ответ, продолжила: – Однако вы не врач и не понимаете природы этой инфекции. Сара Стори умерла не потому, что Ник плохо ее научил. И не потому, что ей не хватало игрек-хромосомы или какой-то необходимой мутации. И не по какой-то еще причине, какую вы там себе придумали. Среди дебильных стишков и отвратного женоненавистничества в блокноте Гарольда есть и серьезные исследования. Споры добираются до человеческого мозга очень медленно. Им требуется около шести недель, чтобы достичь зоны Брока – области, которая отвечает за общение. Даже у глухих. Вы говорили, она была заражена – сколько? Две недели? Три? Она поторопилась. Вот и все.
Он ошеломленно уставился на нее.
– Вы не можете знать наверняка. Это только предположения.
– Но я знаю, Джон. У вас есть причины для горя, но, боюсь, вините вы себя зря. И зря беспокоитесь за меня. Я покрылась драконьей чешуей почти девять месяцев назад. Она в каждой клеточке моего тела. Всему, что умеете вы, могу научиться и я. Надо было вам поговорить с Гарольдом.
