Рене подхватила:
– Любопытно, сколько вы собираетесь держать их взаперти и на каком основании – без доказательств преступления. Нужно справедливое расследование. У них есть право на защиту. У них есть право на права.
– Я бы с удовольствием посрал прямо сейчас, – сказал Мазз, но его никто не слушал.
– Не знаю, Рене, известно ли вам, – сказал Бен, – но Конституция сгорела в огне, как и весь Вашингтон. И люди в нашем лагере очень не хотели бы обратиться в пепел, мисс Гражданские Свободы.
– Я посылала пожертвования в Американский союз гражданских свобод ежегодно, – кивнула Рене. – Впрочем, это не важно. Я вот о чем. Нам не просто нужно решить – пытался этот человек убить отца Стори или нет. Нужно решить – как мы будем решать и кто выносит решение. И если мистер Маззучелли будет признан виновным, мы – сообщество – должны выбрать, что с ним делать… И как потом с этим жить. Трудное решение.
– Не думаю, что такое уж трудное. Общество уже сделало выбор. Вы бы это поняли, если бы были там, когда начали бросать камни. Не знаю, чем вы занимались всю ночь, но пропустили все веселье.
– Может быть, я ночью пряталась в лесу, – ответила Рене. – Ждала случая убить отца Стори.
Бен уставился на нее, открыв рот и наморщив лоб, как будто Рене загадала слишком головоломную загадку. Он покачал головой.
– Не стоит острить. Вы не представляете, что Кэрол, Алли и вся толпа сделают с вами, если только подумают…
Бен затих, потом снова заговорил с жесткой улыбкой:
– Дело в том, Рене, что у вас всегда благие намерения. Со всем этим чаем, книгами и чтением для детей вы ужасно безобидная. И как все безобидные люди, вы и малейшего представления не имеете, на что бывают способны другие.
– Как же вы не понимаете, Бен. Я об этом и говорю. Мы не представляем, на что способны другие. Никто из нас. Кто может утверждать, что на отца Стори не напал какой-то обитатель лагеря, желавший ему зла? Из того, что известно, легко сделать вывод, что даже у меня могла быть причина желать его смерти и поджидать его среди деревьев с камнем в руке. Кто угодно мог, и, не имея определенности, мы не можем публично казнить человека. И держать его взаперти тоже не можем.
– Вот тут вы ошибаетесь, Рене. Вы сами себя загнали в угол. Смотрите: вот Марк Маззучелли, у него был мотив и была возможность. Это уже плохо. Но хуже то, что я не могу представить ни единого человека в лагере, который желал бы зла милому старику, принявшему всех нас, давшему нам укрытие и научившему, как защититься от драконьей чешуи. Вот и все. Я не могу представить причины, по которой кто-то другой мог бы желать смерти отца Стори.
И тут Харпер вспомнила, что говорил ей отец Стори в каноэ.
«Придется кое-кого выгнать, – говорил он. – Кое-кого, кто творил… непростительное».
– А я, – сказала Харпер, – могу представить причину.
3
Из дневника Гарольда Кросса:
«19 ИЮНЯ.
ПОНОСНИКИ. ТОШНОТВОРНЫЕ БЕЗГРАМОТНЫЕ ПОНОСНИКИ.
19 ИЮНЯ, ПОЗЖЕ.
ПОЛИЦЕЙСКИЙ СРАТЧЕТТ ЗАБРАЛ МОЙ ТЕЛЕФОН. И ПРЕЖДЕ, ЧЕМ ВЫКЛЮЧИТЬ ЕГО, ВСЕ СТЕР, ПРЯМО НА МОИХ ГЛАЗАХ. ВСЕ СООБЩЕНИЯ, ПОЧТУ И ЗАПИСИ.
ОНИ НИЧЕГО НЕ ПОНЯЛИ. ДАЖЕ НЕ ПЫТАЛИСЬ ПОНЯТЬ. КАК ТОЛЬКО Я СКАЗАЛ, ЧТО СВЯЗЫВАЛСЯ С ЛЮДЬМИ ВНЕ ЛАГЕРЯ, У НИХ НАЧАЛАСЬ ИСТЕРИКА. ОКАЖИСЬ ТУТ ДЖИМ ДЖОНС С ОТРАВЛЕННЫМ «КУЛ-ЭЙДОМ», ОНИ ВСЕ ВЫСТРОИЛИСЬ БЫ В ОЧЕРЕДЬ ЗА ЧАШЕЧКОЙ. СЕЙЧАС Я ОСТЫЛ И ДУМАЮ, ЧТО ЭТОГО СЛЕДОВАЛО ОЖИДАТЬ.
САМОЕ УНИКАЛЬНОЕ СВОЙСТВО ГРИБКА – ТО, КАК ОН УСТАНАВЛИВАЕТ СВЯЗИ С МОЗГОМ. ДОКТОР СОЛЖЕНИЦЫН В НОВОСИБИРСКЕ ДОКАЗАЛ, ЧТО СПОРЫ ИМЕЮТ ДРЕВОВИДНОЕ СТРОЕНИЕ И ВСТРАИВАЮТСЯ В АРХИТЕКТУРУ МОЗГА. ОКСИТОЦИН СООБЩАЕТ DRACO INCENDIA TRYCHOPHYTON, ЧТО ОН НАШЕЛ БЕЗОПАСНУЮ СРЕДУ. ГРИБОК, В СВОЮ ОЧЕРЕДЬ, СТИМУЛИРУЕТ СТАДНОЕ ПОВЕДЕНИЕ, ЧТОБЫ ОХРАНЯТЬ СОБСТВЕННОЕ БЛАГОПОЛУЧИЕ. ТАКОЕ ЖЕ ГРУППОВОЕ МЫШЛЕНИЕ, ЧТО ЗАСТАВЛЯЕТ СТАЮ ВОРОБЬЕВ РАЗВОРАЧИВАТЬСЯ КАК ОДИН. ЧЕШУЯ ТАК МОГУЩЕСТВЕННА, ЧТО МОЖЕТ ВРЕМЕННО ПОДАВЛЯТЬ ДАЖЕ ФУНДАМЕНТАЛЬНЫЕ ЛИЧНОСТНЫЕ ЦЕННОСТИ. ЧУЖИЕ ИДЕИ СЧИТАЕШЬ СОБСТВЕННЫМИ, НУЖДЫ ДРУГИХ ЛЮДЕЙ ВАЖНЕЕ, ЧЕМ СОБСТВЕННЫЕ, И Т. Д. МЫ И ВПРАВДУ ЖИВЕМ В ЗОМБИ-АПОКАЛИПСИСЕ, ВОТ ТОЛЬКО ЗОМБИ – МЫ САМИ.
И В ЭТОМ ЕСТЬ СМЫСЛ, УЧИТЫВАЯ ПРИРОДУ ОКСИТОЦИНА, КОТОРЫЙ ОБЕСПЕЧИВАЕТ КОМФОРТ ТЕМ, КТО ДЕМОНСТРИРУЕТ СТАДНОЕ ПОВЕДЕНИЕ. Я НЕ ВХОЖУ В ТУПОЕ ПЛЕМЯ СВЯТОШ, ПОЭТОМУ Я И ДЫМЛЮ ВСЕ ВРЕМЯ И НЕ ПОЛУЧАЮ НИКАКОЙ ХИМИЧЕСКОЙ ПОЛЬЗЫ ОТ ИХ ИДИОТСКИХ ЕЖЕДНЕВНЫХ ПЕСНОПЕНИЙ. ЭТО ЖЕ И ОБЪЯСНЯЕТ, ПОЧЕМУ ВСЕ С ТАКОЙ ГОТОВНОСТЬЮ ВЫКЛЮЧИЛИ МОБИЛЬНИКИ (ДА, ТУПОРЫЛЫЙ СОБРАЛ ТЕЛЕФОНЫ У ВСЕХ, НЕ ТОЛЬКО У МЕНЯ). ЧЕШУЯ ВСЕХ ПОДСАДИЛА НА СОЦИАЛЬНОЕ ОДОБРЕНИЕ.
ХОТЕЛОСЬ БЫ ЗНАТЬ, ПОЧЕМУ ПОЖАРНЫЙ РУЛИТ ЧЕШУЕЙ, А НЕ ОНА – ИМ. НИКТО ДРУГОЙ ТАК НЕ ВЫДЕЛЯЕТСЯ. Я БЫ КОГО УГОДНО УБИЛ, ЛИШЬ БЫ УЗНАТЬ, КАК ОН ПОДЖИГАЕТ ЧАСТИ ТЕЛА И НЕ ОБЖИГАЕТСЯ.
И Я НЕ ЕДИНСТВЕННЫЙ, КТО ХОЧЕТ УЗНАТЬ. Я БЫЛ НА БЕРЕГУ ТРИ ДНЯ НАЗАД И СЛЫШАЛ, КАК ОНИ НА ОСТРОВЕ ОРАЛИ ДРУГ НА ДРУГА. ЧТО БЫ ОН НИ ЗНАЛ, САРЕ СТОРИ ОН РАССКАЗЫВАТЬ НЕ ХОТЕЛ, И КАК ЖЕ ОНА ЯРИЛАСЬ!
ЕСЛИ ОНА ПОРВЕТ ЕМУ ЗАДНИЦУ НА БРИТАНСКИЙ ФЛАГ, КРАНТЫ МИСТЕРУ РУКВУДУ. В ЛАЗАРЕТЕ НЕ ХВАТАЕТ ПОДГУЗНИКОВ. И ЕЩЕ МНОГО ЧЕГО».
4
Она хлопнула блокнотом по бедру и посмотрела в окно. Гусиным пухом летали снежинки, не зная, что предпринять, – упасть или подняться. Словно какой-то бог-ребенок встряхнул игрушку – стеклянный шар со снегом и лагерем.
Харпер уже минут пятнадцать как проснулась и все еще не могла понять: утро сейчас или вечер. Рассеянно-сероватый свет укрыл весь мир простыней. Харпер присела на край койки отца Стори. То и дело он издавал внезапный удивленный вдох, словно прочитал ужасную новость в газете. Например, некролог другу. Или собственный.
В одном Гарольд Кросс определенно был прав. В лазарете не хватает подгузников и всего прочего. Дезинфекцию отцу Стори перед трепанацией она проводила, плеснув портвейна, а разбитую руку Джона Руквуда обрабатывала слабой дозой благих намерений. Может, благие намерения и не всегда мостят дорогу в ад, но к высшим стандартам медицинской помощи уж точно не относятся.
Харпер встала на стул и потянулась, чтобы убрать дневник Гарольда за потолочную панель. Краем глаза она заметила какое-то движение. Оглянувшись, Харпер поняла, что у них с отцом Стори этим утром появилась компания.
Ник лежал на ближайшей к двери койке, натянув простыню до подбородка. Черные волосы были взъерошены. Он уставился на Харпер, словно разучился моргать. Должно быть, прокрался, пока она спала, и тихонько улегся на первую свободную койку.
Харпер задвинула дневник с глаз долой, решив вести себя как ни в чем не бывало. Вернув панель на место, она слезла со стула и встала в ногах койки Ника. Потом аккуратно задвигала руками, пытаясь с помощью уже выученных жестов спросить Ника, почему он здесь.
Он достал блокнот и ручку, которые везде носил с собой, и написал: «Живот болит. Алли меня привела. Она все равно шла в лозорет, потому что севодни у нее тут пост». Харпер присела на койку, взяла блокнот и написала: «Тошнота? Понос?»
