Захлопнув дверь, Харпер услышала вопли Пожарного. По дороге к лодке она узнала несколько новых ругательств. Ей понравилось «сучара помойная». Надо будет приберечь для особого случая.
9
Харпер не знала, что ее ждут на пристани, пока кто-то не схватился за ткнувшийся в доски нос лодки.
– Вам помочь, сестра? – Джейми Клоуз протянула руку.
Казалось, говорит сама тьма. Харпер не могла толком разглядеть фигуру Джейми, присевшей на корточки, на фоне черных качающихся сосен и черных клубящихся туч на черном небе. Кто-то уже привязывал лодку. Алли – Харпер узнала ее по гибкой мальчишеской фигуре и ловким движениям.
Харпер приняла руку Джейми и помедлила. Хозяйственная сумка с припасами была задвинута под банку, на которой сидела Харпер; в холщовой сумке помимо прочего были ром, сигареты, растворимый кофе и чай. Все ее имущество по давним законам лагеря становилось общим, но сейчас она писала собственные законы. Если спиртное и курево можно обменять на секреты Пожарного, лагерю придется обойтись.
Харпер нагнулась, вынула из сумки аптечку – она лежала сверху – и выпрямилась, оставив сумку на месте.
Проходя мимо Джейми, Харпер попыталась заглянуть в глаза Алли, но та уже повернулась к ней спиной. Девушка дрожала – от ярости, решила Харпер, а не от холода. На плече у Алли была винтовка. У Джейми тоже.
– Алли, прости, что не вернулась раньше. Я понимаю, что ты злишься на меня. Если у тебя неприятности, я поговорю с Беном, или с Кэрол, или с кем угодно и объясню, что ты не виновата. Но даже не представляю, почему у тебя должны быть неприятности. Я сказала, что проведаю Пожарного и вернусь – так я и поступила. Примерно.
– Вы забыли, что сначала пошли домой, да, сестра? – спросила Джейми.
Значит, им известно, что она сделала крюк по дороге на остров Пожарного. Она держалась деревьев, уходя из лагеря, но, оглянувшись однажды, подумала – видит ли ее Майкл с колокольни. На башне око видит далёко.
– В лазарете не хватает важных медикаментов. К счастью, я знала, что найду нужное в моем подвале.
Девочки встали по бокам от Харпер. Они напоминали полицейских, конвоирующих преступника в суд.
– Счастья хоть отбавляй, – сказала Джейми. – Знаете, в чем еще счастье? Вас не забили до смерти киями. И нам тоже повезло. Повезло, что они не пошли по вашим следам – в лес и до самого лагеря. Да-да, мы их видели. Кремационная бригада объявилась сразу после вашего ухода. У нас обеих винтовки, но Алли велела мне застрелить вас – у нее самой рука не поднималась. Мы прятались в лесу, пока совсем не стемнело. Потом не было смысла.
Харпер под конвоем прошла между пихтами, вдоль футбольной поляны, залитой лунным сиянием. Харпер сама не понимала, вызвана ли тупая боль в животе приступом тревоги или ребенок уперся пяткой.
– Алли, – сказала Харпер. – Прости, что напугала тебя. Я не должна была впутывать тебя во все это. Но ты пойми: я не пошлю ребенка навстречу опасности, когда могу все сделать сама. А ты ребенок. Все дозорные – дети.
– Дело в том, что вы все-таки подвергли нас опасности. Подвергли опасности весь лагерь, – сказала Джейми.
– Я была осторожна. Они не могли обнаружить мои следы.
– Им и не нужно было искать никакие следы. Достаточно было обнаружить вас. Можете думать, что не сказали бы ничего, но забавно, как может развязывать язык кий в вульве. Нечего было ходить. Вы знали, что уходить нельзя. А больше всего Алли мучается от того, что знала – нельзя было вас отпускать. Мы поклялись стеречь людей. Охранять добреньких засранок вроде вас в лагере. Все дозорные поклялись матери Кэрол…
– Какой матери? Она ничья не мать, Джейми. – Харпер подумала, что группа под названием «Мама Кэрол и дозорные» могла бы выступать на «Ярмарке Лилит» в 1996 году.
– Мы поклялись ей, мы поклялись друг другу – и все испортили. Кэрол огорчилась до смерти, когда узнала, что вы сбежали. Как будто на нее и без того мало навалилось.
– Прекрасно. Ты сказала, что должна была. Скажи Кэрол, что вы передали ее сообщение, и в следующий раз, как мне потребуется глоток свежего воздуха, я обязательно поставлю ее в известность. А ты, Алли, можешь заканчивать свой бойкот. Я не ребенок, чтобы испугаться. Хочешь что-то сказать? Сделай одолжение, скажи.
Алли повернулась и посмотрела на Харпер влажными обвиняющими глазами. Джейми хрюкнула.
– Что? – спросила Харпер.
– Вы думаете, это у вас неприятности. Да это все ерунда по сравнению с горой дерьма, которая свалилась на Алли за то, что она выпустила вас. Теперь Алли отрабатывает прощение. Она просила дать ей возможность все исправить, и мама Кэрол дала.
– Как? Велела принять обет молчания?
– Не совсем. Помните, что делал отец Стори? Как он сосал камешек, если нужно было подумать?
Снег скрипел под ногами, когда они взбирались на холм. Харпер не сразу осознала. Ночь выдалась длинная.
– Ты шутишь.
– Ни хрена. Алли носит камешек во рту, чтобы подумать над своими ошибками и вспомнить свой долг. В последний раз, когда мы ослабили охрану, кто-то разбил голову отцу Стори. Теперь мы все носим камешки – чтобы помнить. – Джейми вытащила руку из кармана и показала Харпер камень размером с мяч для гольфа.
– О, ради бога. И сколько же ты собираешься ходить с этим, Алли? – спросила Харпер, как будто надеялась получить ответ.
Алли посмотрела так, будто вот-вот выплюнет камень в лицо Харпер.
– А это зависит от вас, – сказала Джейми. – Вас ведь не было на собрании, где мы решили, что необходимо наказывать тех, кто ставит себя выше правил. Никто не против вас персонально. Майк увидел, как вы гребете к острову Пожарного, и стало ясно, что на какое-то время вы в безопасности. Бен и мать Кэрол поговорили и решили, что по справедливости надо серьезно отнестись к вашей отлучке за пределы безопасной территории. И еще Кэрол опасалась, что остальные в лагере неправильно поймут, если вы подадите дурной пример. Было принято решение, и Алли согласилась. Алли будет носить камень до тех пор, пока вы не заберете его. А вы будете носить его во рту только…
– Джейми, спасибо, что все объяснила напрямик. Но знай: что бы вы все там себе ни решили, я не собираюсь сосать камень в качестве средневекового наказания. Если думаешь, что я соглашусь, то Алли не единственная, у кого сейчас камень в башке.
Они дошли до юго-восточного угла церкви, где ступеньки вели вниз, в женское общежитие. Трое дозорных, сидя на бревнах, пели простой и грубоватый гимн «Его распяли на кресте». Глаза блестели медными монетками, драконья чешуя на голых руках светилась, как горящее кружево, окрашивая снег алым. Дыхание срывалось с губ струями красного пара. У всех был голодный вид, скулы резко очертились. Худые руки, худые шеи, впалые виски, бритые головы, как у узников концлагеря. В голове Харпер возникло непрошенное: «Пуст желудок – пуста и голова».
