Гил говорил скрипуче – словно кто-то правил нож на кожаном ремне. Харпер, не спрашивая разрешения, прошла в кухоньку, нашла чашку и налила воды из-под крана. Отнесла чашку Гилберту – он посмотрел в ответ удивленно и благодарно. Воду он выпил в три глотка.
Покончив с водой, Гил облизнул губы и продолжил:
– Вот я и говорю. Были копы вполне нормальные. Взять хоть Девона. Такой худенький. Большинство за спиной называли его педиком – может, и правда, но дело не в этом. Он никого не застрелил, а однажды принес нам две сумки пива. Сказал, у него день рождения, и он хочет отпраздновать. Он разлил нам по пластиковым стаканчикам теплое пиво и раздал кексы, и мы все пели «С днем рожденья». Такого замечательного дня рождения я и не припомню. Черствые кексики из супермаркета мы запивали пивом комнатной температуры. – Гил посмотрел на Бена и добавил: – Вот, в этой истории есть и хорошие копы.
Бен фыркнул.
Кэрол сказала:
– Всегда найдутся достойные люди в самых ужасных местах… и проявится тайный эгоизм в лучших.
Кажется, Кэрол бросила тайком взгляд на Харпер. Если так, хитрый взгляд пропал даром – в конце концов, не у Харпер спрятан в шкафу кофейный торт, пока остальные обитатели лагеря обходятся консервированной свеклой. Харпер подозревала, что в лагере иногда появляются какие-то припасы – со случайными вновь прибывшими. И вполне возможно, что лучшие куски оседают здесь, как знак любезности от Бена и дозорных: чтобы помочь матери Кэрол поддерживать силы в годину испытаний.
– Да, и Девон не только этим нам запомнился. В конце он устроил еще кое-что – не просто раздал стаканчики с теплым пойлом. Через минуту расскажу.
Раствор между цементными блоками в стене крошился. Ну, не так, чтобы можно было расковырять и сбежать – и десяти тысяч лет не хватило бы, – но если потереть, на пальцах оставался белый осадок. Мазз выяснил, что если смешать его со слюной, получается белая паста. Ее он использовал, чтобы замазывать драконью чешую, когда она у него появилась; и я ею мазался. Два черных парня в нашей камере, когда у них появилась чешуя, расцарапали сами себя и заявили, что подрались. Коп бросил им бинты, ими парни и прикрыли полоски. К концу недели у всех в нашей камере была драконья чешуя, и все как-то ее прятали. Понимаете, все боялись, что Миллер с подручными перестреляет еще одну камеру.
То же самое происходило повсюду. Не знаю, все ли в корпусе заболели к январю, но, думаю, к Новому году больных было больше, чем здоровых. Кто-то скрывал чешую удачно, кто-то нет. Копы в конце концов прознали. Это стало ясно, когда они начали приносить еду в резиновых перчатках по локоть и в шлемах – если вдруг кто решит в них плюнуть. У них были такие перепуганные рожи за пластиковыми забралами.
И вот однажды утром пришел Миллер еще с двенадцатью копами – все в защитных костюмах и со щитами. Миллер объявил, что у него для нас хорошие новости. Сказал, нас всех ждет транспорт. Каждый, кто болен драконьей чешуей, имеет право отправиться в лагерь в Конкорде, где получит лучшее медицинское обслуживание и трехразовое полноценное питание. Миллер прочитал по бумажке, что сегодня у них ветчина и ананасы. Рисовый плов с тушеной морковкой. Пива нет, но есть холодное натуральное молоко. Камеры открыли, и Миллер велел всем с драконьей чешуей выходить. Первым вышел черный коротышка – у него чешуя кружевами шла через всю щеку. Будто папоротник на лице вытатуировали У большинства не было чешуи на лице, а у него была – и, думаю, он не видел смысла прикидываться и прятать ее. За ним вышел другой, потом еще один, еще несколько, включая тех, кого я считал здоровыми. Вскоре половина корпуса высыпала в коридор между камерами. Я и сам хотел пойти. На холодном молоке сломался. Знаете, как вкусно выпить кружку холодного цельного молока, когда давно его не пробовал? Я как представил, аж горло заныло. Я даже сделал шажок вперед, а Мазз схватил меня за руку и чуть покачал головой. И я остался.
Большинство из нашей камеры все же пошли. Один, который с нами сидел, Хунот Гомес, смущенно посмотрел на меня и пробормотал: «Я буду думать о тебе, когда утром буду завтракать». – Гилберт поднес стакан к губам, но вспомнил, что воды не осталось. Харпер предложила принести еще, но Гил покачал головой.
– И что произошло? – спросила Кэрол.
– Думаю, понятно, что ветчины и плова они не получили? Да? Их отвели наверх, наружу, и всех перестреляли. Винтовки гремели так, что стены дрожали, и гремели они полминуты. Никаких пистолетов. Мы слышали целые очереди. Казалось, это не прекратится никогда. Не было ни криков, ни визгов… только выстрелы, словно кто-то подает бревна в лесодробилку.
Когда стрельба прекратилась, стало очень тихо. Такой тишины не бывало в корпусе даже в полночь, когда полагается спать.
Вскоре пришел Миллер с остальными. От них воняло смертью. Пороховыми газами и кровью. Они несли свои винтовки М-16, и Миллер сунул ствол винтовки между прутьев, а я подумал: «Вот и наша очередь». Ушел, остался – конец один. Меня замутило, но я не упал на колени и не стал умолять.
– Правильно, – сказала Харпер. – Молодец.
– Миллер сказал: «Мне нужно десять человек для уборки. Управитесь хорошо – получите содовой».
А Мазз спросил: «А может, стаканчик холодного молока?» Подколол, типа. Только Миллер не среагировал. Сказал: «Конечно, если найдется».
А Мазз спросил: «Что там случилось?» Как будто сам не знал. А Миллер говорит: «Попытка к бегству. Хотели грузовик захватить».
Мазз просто засмеялся. А Миллер выпучил на него глаза и говорит: «Они по-любому покойники. Так даже лучше. Мы им одолжение сделали. Раз – и готово. Лучше, чем гореть заживо».
А Мазз говорит: «Вот ты молодец, Миллер. Только и думаешь, как помочь товарищам. Просто само сострадание». Я же говорю: у Мазза просто дар разевать рот, когда всем ясно, что нужно заткнуться. Я уж думал – застрелят его, но не тут-то было. Миллер, наверное, тоже обалдел. Может, в ушах еще звенело, и он не расслышал Мазза толком. Только кивнул, как будто согласен.
Он открыл камеру, и мы с Маззом вышли. Вызвались еще несколько парней из других камер. Охранники велели нам сесть и сняли с нас ботинки – чтобы мы не пробовали бежать. Набралось десять человек, мы пошли наверх под конвоем охраны в защитных костюмах. Нас провели по длинному бетонному коридору, через пожарный выход – на парковку.
Было холодное светлое утро – с непривычки я даже ничего не видел. С минуту весь мир был мутным белым пятном. И вот о чем я потом много думал. Люди, которых застрелили, наверное, удивлялись, что ничего не видят, пока в них палили из винтовок.
Потом зрение прояснилось, и я смог рассмотреть, что кирпичная стена расстреляна в труху. Большинство тел лежало рядом, но кто-то пытался сбежать. По крайней мере один парень ухитрился пробежать двадцать футов по парковке, пока его голова не разлетелась на кусочки.
За зданием ждал спецгрузовик. Нам раздали резиновые перчатки и велели приниматься за работу. Тела собирались отправить в Портсмут для «утилизации». Парень, про которого я рассказывал, Девон, ну, который пиво приносил на день рождения – он тоже был там с планшетом. Он пересчитал нас, когда мы брали перчатки, и должен был пересчитать еще раз, когда будем возвращаться в камеры. Он выглядел странно, как будто пережил с десяток дней рождения за этот месяц.
