Мое внимание привлекла напольная ваза, выполненная в том же стиле, что и миниатюрная вазочка в маминой гостиной. Желтые полосы шли по точно такому же лазурному фону, подчеркивая женственные формы вазы. Вазу подарил маме Макс при первом знакомстве, когда я привез его к родителям на зимних каникулах. Тогда я не понимал, что Макс жертвует чем-то очень личным. Теперь, рассматривая вещи на его вилле, я всюду узнавал работу художника, видимо, очень дорогого сердцу Макса. Тарелки на каминной полке, чайный сервиз на подносе в гостиной выдавали руку одного и того же мастера.
С улыбкой я погладил крутобедрую лазурно-желтую вазу. Уж конечно, Хлоя растает, когда увидит эту вещь. Потому что она не устает восхищаться маминой вазочкой. Нам с Хлоей самой судьбой было суждено приехать во Францию, именно в этот дом.
Я вспомнил, как в январе мы отмечали день рождения Хлои у моих родителей.
Хлоя надолго зависла в гостиной, восхищаясь маминой впечатляющей коллекцией предметов искусства. Любая другая женщина на месте Хлои тащилась бы от ваз Тиффани или до боли в глазах рассматривала резьбу на деревянных чашах. Но Хлоя застыла перед миниатюрной лазурной вазочкой, притаившейся в уголке.
– В первый раз вижу такой дивный оттенок голубого, – пробормотала Хлоя. – Мне казалось, он существует только в моем воображении.
Мама достала вазу с полки, дала Хлое подержать. В приглушенном свете свечей оттенок изменился до неузнаваемости, причем прямо у нас на глазах. Надо сказать, я прежде не замечал, до чего хороша эта ваза.
– Одна из моих любимых вещиц, – с улыбкой пояснила мама. – Я тоже нигде и никогда не видела такого оттенка.
Подходя к камину, я думал, что насчет «нигде и никогда» – это не совсем верно. Именно такого цвета бывает Средиземное море в безоблачную погоду, когда солнце высоко стоит над горизонтом. Вода в таких условиях светится, и сравнить ее можно разве что с сапфиром. Художнику, разумеется, это отлично известно.
На полке стояли три сантона – крохотные, очаровательные в своей грубоватости глиняные фигурки, традиционные атрибуты Рождества в Провансе. Их, без сомнения, изготовил тот же самый местный художник. Интересно, он еще жив? Или, может, это женщина? Пожалуй, Хлоя, когда прилетит, перероет все окрестные магазинчики, чтобы отыскать другие работы мастера. Это совпадение и его совершенство казалось почти нереальным.
На сине-зеленое блюдо упал предвечерний луч, и на противоположной стене заиграли сине-зеленые блики. В кронах деревьев зашевелился ветер, замелькали тени. Был полный эффект, что смотришь на море, колеблемое бризом. В сочетании с ослепительно-белой мебелью и минималистской обстановкой это подействовало удивительно успокаивающе. «Райан Медиа Групп», Пападакис, офис, перманентный стресс, безостановочный телефонный трезвон отдалились от меня на миллион миль.
К сожалению, такое же расстояние разделяло и нас с Хлоей.
И вдруг мобильник жужжанием известил меня о новой смске – будто Хлоя услышала мои мысли через Атлантический океан.
Секунду спустя я прочел сообщение:
«Бастуют авиамеханики. Все рейсы отменены. Застряла в Нью-Йорке».
7
– Что значит «вылеты отменяются»?
С таким вопросом я подскочила к операционистке – веснушчатой блондинке с гладеньким, жиденьким хвостиком. Мы были с ней одного возраста, и, казалось, еще секунда, максимум две – и она тоже передушит всех застрявших в терминале нью-йоркского аэропорта Ла Гуардия.
– Мне очень жаль, но мы только несколько минут назад получили информацию о забастовке профсоюза механиков, – сухо произнесла операционистка. – Отменены все рейсы «Прованских авиалиний». От имени администрации аэропорта приношу глубочайшие извинения за доставленные неудобства.
Но особенно расстроенной она не казалась! Я продолжала пялиться на нее, быстро моргая, а смысл ее слов постепенно доходил до меня.
– Простите, что?
Ей удалось-таки натянуть дежурную улыбку.
– Все рейсы «Прованских авиалиний» отменены по причине забастовки профсоюза механиков, мэм.
За ее спиной виднелось табло вылетов и прилетов. Напротив каждого рейса светилась надпись: «ОТМЕНЕН».
– В смысле я тут застряла, да? Почему мне в Чикаго об этом не сказали?!
– Мы будем рады предоставить вам номер в нашей гостинице…
– Нет-нет-нет, какая еще гостиница! Пожалуйста, проверьте еще раз!
– Мэм, как я уже сказала, сейчас полеты «Прованскими авиалиниями» невозможны. Попробуйте проверить рейсы других авиакомпаний. Больше я ничем не могу вам помочь.
Я застонала и даже стукнула лбом о стойку регистрации. Меня ждет Беннетт! Сидит сейчас на солнечной террасе, с открытым ноутбуком, как прилежный мальчик. Боже, одна мысль о нем меня заводит.
– Этого быть не может, – сказала я, выпрямившись и приняв самых жалобный вид, на какой была способна. – Понимаете, меня во Франции ждет самый сладкий болван на свете. Я не могу торчать здесь, в Нью-Йорке!
– Увы, – сказала операционистка, откашлялась и принялась складывать бумаги.
Я поняла: это злой рок.
– Сколько продлится забастовка?
– Трудно делать прогнозы. Без сомнения, власти постараются как можно скорее всё уладить, но едва ли у них получится раньше, чем через сутки. А то и через двое.
Очень мне это помогло.
Выругавшись себе под нос и страдальчески вздохнув на публику, я отошла от стойки регистрации и потащилась искать в переполненном терминале уголок, достаточно укромный для звонка ассистентке. Да, и нужно было послать смс Беннетту! Ох, добром это не кончится.
Телефон зазвонил через считаные секунды.
Я лавировала среди пассажиров, которые заняли, кажется, все горизонтальные поверхности терминала. Наконец я заметила свободный уголок – рядом с туалетом.
– Привет.
– Что за херня, Хлоя? Что значит «застряла в Нью-Йорке»?! – заорал Беннетт.
Я отняла телефон от уха, перевела дыхание.
– Ровно то и значит. Я никуда не лечу. Отменили все прилеты и вылеты. Я уже кое-кого озадачила, мне ищут местечко в самолете другой компании. Но я особо не обольщаюсь – не только я здесь хочу во Францию улететь.
– Что за глупости! – рявкнул Беннетт. – Они там вообще знают, кто ты? Дай я там с кем-нибудь поговорю!
– Никто тут меня не знает. И никому до меня дела нет. До тебя, кстати, тоже.
Молчал Беннетт долго. Я даже подумала, что прервалась связь. Но нет. Там, в Провансе, я слышала, щебетали птицы, шумел морской ветер. Когда Беннетт наконец заговорил, у него был тихий и очень твердый голос, который был мне так хорошо знаком. От этого голоса у меня мурашки по спине бегали. Так он говорил, когда решал важные деловые вопросы.
