– Скажи там, пусть немедленно посадят тебя на любой рейс во Францию, – выдал Беннетт, выделяя интонацией каждое слово.
– Мест нет, Беннетт. Ни на одном рейсе. Все раскуплено. Чего ты злишься? Я что, должна вплавь до тебя добираться? Или, может, телепортироваться? Остынь. Я прилечу, как только появится местечко.
Он застонал, и стало понятно, что до Беннета дошло: ни руганью, ни животным магнетизмом ситуацию не исправишь.
– Когда, Хлоя?
– Не знаю, детка. Может, завтра. Может, послезавтра. Я обещаю, что это будет скоро.
Со вздохом он спросил:
– Что же теперь делать?
Я расслышала стук открывающейся и закрывающейся двери, на заднем плане тихо играла музыка.
– Ждать, – вздохнула и я. – Сниму номер в отеле, доделаю работу. Раз уж я в Нью-Йорке, посмотрю квартиры, которые нам агент советует. Я прилечу к тебе при первой же возможности. Если мне придется до смерти запинать ногами дюжину бизнесменов – я все равно прорвусь на борт.
– Задницей своей поклянись.
Я помотала головой, чтобы стряхнуть наваждение от командного тона.
– Расскажи-ка лучше, какая она, эта марсельская вилла? Шикарная, как я и представляю?
– Что ты! Она гораздо, гораздо лучше! В смысле, мне здесь ужасно одиноко, но надо отдать должное Максу – он себя превзошел.
– Так чего ж ты киснешь? Наслаждайся жизнью. Купайся, загорай, читай какую-нибудь макулатуру. Гуляй босиком.
– Гулять босиком? Странный совет, даже с учетом, что его дала ты.
– Ну уж постарайся!
– Будет сделано, мэм!
Я улыбнулась.
– Знаешь, а мне нравится, когда ты такой. Ты, Райан, чертовски сексуален, когда встаешь по стойке смирно.
Он рассмеялся.
– Хлоя!
– Что?
– Надеюсь, ты трусы с собой не взяла? Они тебе не понадобятся.
Остаток дня я провела в аэропорту, молясь о чуде или о рейсе во Францию. Увы, не дождалась ни того, ни другого.
Несколько часов ушло на возврат багажа, поэтому, переступая порог гостиничного номера, я едва держалась на ногах. Звонить Беннетту было слишком поздно (или слишком рано, поди пойми с этими часовыми поясами), так что я просто отправила смску. Я напустила воды в ванну, заказала в номер бутылку вина и десерт – любой, лишь бы с шоколадом.
Через несколько минут, когда тарелка с шоколадным чизкейком балансировала на краю ванны, в которую я пыталась забраться, не расплескав вино, – зазвонил телефон. Я нащупала его на плиточном полу и расплылась в улыбке, увидев на экранчике фото Беннетта.
– А я думала, ты спишь.
– Кровать слишком большая!
Голос был сонный. Я живо представила: глухая ночь, Беннетт перекатывается на мою половину кровати, обнимает меня, придавливает всей тяжестью, шепчет нежности, обжигая кожу дыханием.
– Что ты делаешь, Хлоя? – спросил он, возвращая меня к реальности.
– Лежу в ванной с пеной.
Он даже застонал. Мне стало чуточку легче.
– Так нечестно.
– А ты что делаешь?
– Документы разбирал, только закончил.
– А мое письмецо ты видел?
– Нет.
– Посмотри. Должно быть.
– А что ты написала?
– М-м-м. Проверь сумку от ноутбука.
Послышался характерный скрип – видимо, Беннетт сидел на кожаном диване, затем – шаги босых ног по плиточному полу, наконец – смех.
– Хлоя, покоже на записку с требованием выкупа, – снова рассмеялся Беннетт.
– Очень смешно.
– Ну-ка, ну-ка… «Три наблюдения за сегодняшний день: не сделала ни одного дела из списка дел; ты приготовил на обед восхитительный салат; и самое главное: я тебя люблю».
Беннетт прочел вслух начало письма; вторую часть он читал про себя.
– Черт возьми! У меня крыша едет от того, что ты так далеко!
– Наверно, против нас составлен вселенский заговор!
Я закрыла глаза.
– Знаешь, меня так и подмывает сказать: ничего бы этого не случилось, если б ты не кобенилась с самого начала и полетела со мной одним рейсом.
Я хотела возразить, но Беннетт перебил:
– Но я этого не скажу, Хлоя, потому что люблю тебя за целеустремленность. И за упрямство, конечно. Тебе всегда хочется большего. Ты не стремишься свалить на других неприятную работу. Не будь ты такова, я бы в тебя не влюбился. Я сам поступил бы так же на твоем месте. И вот еще что: немножко жутко сознавать, насколько мы с тобой похожи.
Я села в остывающей воде, подтянув колени к подбородку.
– Спасибо, Беннетт. Для меня твои слова очень много значат.
– Это не просто слова. А сколько они для тебя значат, ты мне покажешь, когда перетащишь через Атлантический океан свою маленькую горячую попку. Заметано?
– Заметано!
На следующий день я во Францию не вылетела. И через день – тоже. Через три дня меня начали мучить сожаления – почему я сразу не взяла билет на океанский лайнер?
В эти дни я звонила Беннетту чаще, чем за весь период наших отношений, но звонки – они же просто звонки! Они были неспособны заполнить пустоту или унять тоску, что поселилась у меня в районе солнечного сплетения.
Изо всех сил я старалась себя занять – а тоска грызла, грызла невыносимо. Так тоскуешь по дому. Не знаю, когда это случилось, когда Беннетт стал олицетворять для меня родной дом. Когда стал Единственным.
Мысль об этом приводила меня в трепет.
Впервые она возникла во время прогулки. Незадолго до этого позвонила моя ассистентка и сообщила, что, пожалуй, найдется местечко на ночной рейс «Эр Франс». Первым моим побуждением было сообщить Беннетту. Пусть знает, как мне не терпится его увидеть. Я метнулась к себе в номер.
Но внезапно застыла с бьющимся сердцем. Когда, черт возьми, Беннетт успел стать для меня смыслом жизни? А я? Я тоже для него олицетворяю весь мир? Не об этом ли он пытался сказать в день отмены рейсов? Я начала собирать вещи – рассеянно, кое-как пихать их в чемодан, оглядывать комнату – не забыла ли чего. Я думала о том, как сильно Беннетт изменился за последний год. Как он теперь бывает нежен и тих по ночам, как смотрит на меня, словно я – единственная женщина на планете. Я хотела быть с ним. Причем всегда. И не только в одной постели или в одном доме, а вообще. На всю жизнь.
Тогда-то меня и осенила идея столь сумасшедшая, что я чуть от смеха не лопнула. А собственно, чего смеяться? Я всегда была не из тех, кто сидит и ждет у моря погоды; почему бы и в данной ситуации не взять быка за рога? Почему бы не проявить инициативу? В общем, решено.
