Федотов вынул его из кармана и положил на стол. Попов побледнел, а я, изображая спокойствие, взглянув на оружие, сказал:
— Мы договорились о самом главном, а это уже детали. Изъятие оружия потребует огласки, и нас могут неправильно понять. Так что забирайте свой пистолет и работайте спокойно.
Федотов сразу сник, положил пистолет обратно в карман и заплакал.
Позже он признался, что все время, пока мы разговаривали, этот пистолет не давал ему покоя, и в какой-то момент он готов был его применить…
Наша неосмотрительность сыграла в данном случае благую роль, но мы с Поповым лишний раз убедились, что профилактическая работа — дело отнюдь не безопасное.
По пути в Пятигорск снова остановились возле кафе. Вот теперь, когда напряжение спало, можно было подкрепиться и даже пропустить рюмочку.
Мы видели, что профилактическая работа не бесполезна: она ограждает общество от опасных преступлений и в то же время оберегает людей от опрометчивых шагов, способных привести к большим бедам. Казалось, профилактика должна стать главным методом в нашей работе, ведь она позволяет, не применяя репрессивных мер, предупреждать противоправные действия.
Не стану отрицать, что предупредительные меры не всегда давали положительные результаты. Как-то раз в приемную КГБ пригласили для беседы студента одного из вузов Москвы, фамилия его, кажется, была Крысанов. Беседовавший с ним начальник отдела Топтыгин быстро убедил студента. Тот сразу понял, на какие неразумные поступки решился, горячо поблагодарил за доброе отношение и твердо пообещал покончить с прежними замыслами. А через два дня он уже был в Швеции, о чем мы узнали из сообщений зарубежного радио. Конечно, одному ему не удалось бы достичь Стокгольма. Помогли спецслужбы. Но какие? С кем он был связан?
Короче, мы поняли, что надо действовать более осмотрительно. Нельзя определить после одной-двух бесед, насколько искренне человек раскаялся и действительно ли он покончил со своими заблуждениями.
Однако, несмотря на все сложности, было ясно, что сразу применять репрессивные меры к потенциальному нарушителю закона, как того хотели многие сотрудники нашего ведомства, — не тот путь, по которому следует идти.
И вместе с тем решиться на откровенный разговор с таким человеком — значит взять немалую ответственность. Один правильно воспримет добрый совет, а другой лишь сделает вид, будто понял, использует беседу как предупреждение и станет действовать более осторожно. А третий и вовсе примет беседу как сигнал к бегству.
И все же практика показала, что подавлявшее большинство подобных встреч дает положительные результаты. Однако перестраховщики по-прежнему упорствовали и не желали рисковать. «А если сбежит?» «А если взорвет?» Опровергать эти доводы было непросто, а они приводили еще и другие аргументы в защиту репрессивной политики. «Вы хотите быть святее папы римского? — говорили нам. — Посмотрите, какие репрессии применяют к коммунистам в других странах: в шестидесятые годы судили руководителя французской компартии Жака Дюкло, судили за коммунистические убеждения, иначе говоря — за инакомыслие. За то же самое посадили на скамью подсудимых и руководителей компартий США во главе с Юджином Деннисом. А судьба главы Итальянской компартии Пальмиро Тольятти? В борьбе с инакомыслием на Западе ни перед чем не останавливаются, достаточно вспомнить убийство Патриса Лумумбы и Мартина Лютера Кинга. Та же причина лежит в основе действий американских властей, которые запретили Чарли Чаплину возвратиться в Соединенные Штаты, где он прожил большую часть жизни.
И все же я считал; противозаконные действия властей в других странах не могли служить оправданием для нарушения законов в Советском Союзе. Нам возражали: «Вы печетесь о соблюдении законов, вот и выполняйте их. По нашим законам (таким же, как и в других странах) люди, ведущие борьбу против государственного строя, должны привлекаться к ответственности. Вот это и есть главная функция органов государственной безопасности, а не перевоспитание враждебных элементов».
Формально все правильно: КГБ — орган карательный, а не воспитательный, тем не менее мы старались, когда это было возможно, применять профилактические меры.
АГЕНТЫ ЦРУ НА ЛУБЯНКЕ
В «ХОЛОДНОЙ ВОЙНЕ», как и во всякой другой, были успехи и поражения, неудачи и просчеты, приводившие иной раз к необратимым последствиям. Любые спецслужбы нелегко переживают удары противника, немало таких ударов пришлось перенести и КГБ. Особенно болезненно воспринимались измены сотрудников аппарата, тех, с кем целый день проводишь вместе, кого и в лифте встречаешь и на совещаниях, с кем постоянно связан ведением общих дел.
Сотруднику центрального аппарата КГБ майору Шеймову по делам службы никогда и никуда не надо было отлучаться, весь рабочий день, нередко затягивавшийся до глубокой ночи, он проводил в своей комнате, куда попасть было непросто; он запирался и открывал дверь не на всякий стук, а если отлучался на обед или, скажем, шел к начальству, непременно поворачивал рычажки своего замка, снабженного шифром, и еще разок дергал за ручку двери, проверяя, хорошо ли она заперта.
Так было, когда Шеймов работал в Польше, такой же режим соблюдал в период работы в нескольких африканских странах, этот порядок поддерживал и по возвращении в Москву. И ничего удивительного в том не было, профессия у него такая — шифровальщик.
Однажды Шеймов не явился на службу, все решили, что заболел, ибо его знали как человека дисциплинированного, исполнительного, для которого долг прежде всего.
Не явился он и на следующий день, дома на телефонные звонки никто не отвечал. Коллеги забеспокоились, поехали к Шеймову на квартиру. Но и здесь не обнаружили никаких признаков жизни. Ничего не могли сказать и соседи. При помощи работников домоуправления сотрудники вошли в квартиру. Никого. В комнатах не то чтобы идеальный порядок, но вроде бы все на месте.
Зашли к родителям Шеймова. Оказалось, они тоже ничего не знают. Работники органов госбезопасности встревожились еще больше, заметив, как странно повели себя старики. Казалось бы, они должны были забеспокоиться: ни на работе, ни дома нет сына, любимой внучки и снохи. А родители Шеймова лишь удивленно пожимали плечами, мол, понятия не имеем, куда они могли подеваться.
К великому нашему стыду, вскоре было установлено: ни в Москве, ни в стране Шеймова и его семьи нет. Выехали. Сами они, конечно, этого сделать не смогли бы. Всех троих вывезли, очевидно, с их согласия. Сомнений у сотрудников органов госбезопасности почти не оставалось, но все-таки в предательство верилось с трудом.
Провели тщательное расследование. И снова нас ждал удар.
Обычно, когда агент иностранной разведки покидает страну пребывания и возвращается на родину, некоторое время, и иной раз довольно долго, он не выходит на связь со спецслужбой, ибо за ним может вестись наблюдение. Начинать работу он имеет право лишь после того, как получит сигнал от «хозяев». Этот сигнал Шеймову был дан — ему послали письмо. Конечно, не на его имя и адрес, и написано оно было не открытым текстом. Но сомнений не оставалось: Шеймов не первый день работает на противника.
