Тогда в школе СМЕРШ я получил первый, если так можно выразиться, политический нокдаун. Мы все зачитывались поэмой Александра Хазина, опубликованной в журнале «Ленинград»; у каждого на слуху были остроумные афоризмы Михаила Зощенко, замечательные стихи Анны Ахматовой. И вдруг в августе 1946 года выходит постановление ЦК партии с уничтожающей критикой журналов «Звезда» и «Ленинград», где публиковались произведения этих авторов. Многие из нас понимали, что совершается несправедливость, но в чем тут дело, объяснить не могли. Во всяком случае, я и мои товарищи поспешили в театр, чтобы успеть посмотреть — кто впервые, а кто и еще раз — «Парусиновый портфель» М. Зощенко.
Я оказался в довольно сложном положении. К тому времени я еще более сблизился со своими друзьями по эвакуации, был вхож в семьи творческой интеллигенции. Очевидно, меня приняли там благодаря моей молодости, фронтовому прошлому, которое Ленинградцы особенно ценили.
Постановление ЦК обсуждалось во многих партийных организациях города. Дошла очередь и до нашей школы. Нашлись, конечно, активисты, стремившиеся продемонстрировать свое усердие перед начальством, но большинство слушателей находилось в растерянности. Встречаясь с друзьями-ленинградцами, я испытывал неловкость: а что, если они перестанут доверять мне, курсанту школы МГБ? К счастью, этого не произошло, друзья все отлично понимали.
Пожалуй, это был первый случай в жизни, когда у меня вызвала серьезные сомнения официальная партийная установка, которую объяснить себе не мог.
Вместе с тем впервые понял, как важно самостоятельно оценивать факты, стараться разобраться во всей сложности происходящих событий и выработать собственную позицию. Конечно, я не сомневался в правильности линии партии — просто осознал, что надо иметь свою точку зрения в любых ситуациях.
Занятия в школе СМЕРШ, встречи с творческой интеллигенцией, приобщение к культурно-историческим ценностям Ленинграда оставили неизгладимый след в моей жизни. Ленинград навсегда остался для меня незабываемым городом моей юности.
После окончания школы был направлен в Москву, правда, произошло это случайно. Оставаться в Ленинграде больше не мог, после ранения в легкие сырой климат «северной столицы» был для меня абсолютно противопоказан: стоило пробежать стометровку, как открывалось кровохарканье. Согласно предварительной наметке, мне предстояло работать в Западной Украине.
Осенью 1945, года началась война с Японией, и кур-сайтам дали отпуск, чтобы они могли съездить домой. Срок увольнения определялся для каждого в зависимости от расстояния до дома. Для поездки в Макеевку мне полагалось 25 дней, но из-за оплошности писаря, который вместо «Макеевка» написал в моих документах «Москва», мне дали отпуск всего на десять дней — до Макеевки уже не доберешься. Пришлось остаться в Ленинграде. А вскоре пришла заявка из Москвы, куда направляли главным образом выпускников-москвичей, и из-за ошибки писаря я тоже попал в их число. Мои заявления, что я не москвич, в расчет не приняли, заподозрили, будто кривил душой, скрывая наличие жилплощади. Тогда это был немаловажный критерий отбора для работы в Москве. Так я оказался в столице.
В октябре 1946 года младшим лейтенантом я впервые переступил порог Лубянки, где мне суждено было провести много долгих дней, а зачастую и ночей — вплоть до отставки в 1991 году в звании генерала армии. А тогда, по окончании школы СМЕРШ, меня определили на самую низшую должность помощника оперуполномоченного. Впереди был нелегкий и сложный путь — жизнь чекиста, полная нервного напряжения, тяжких раздумий и переживаний, постоянных поисков единственно верного решения, исключающего малейшую ошибку, жизнь, главной целью которой я считал служение Родине.
«ХОЛОДНАЯ ВОЙНА»
РАССМАТРИВАЯ ОБСТАНОВКУ, сложившуюся в нашей стране к началу моей работы в КГБ, невольно обращаюсь к далекому прошлому — к годам Октябрьской революции. Рождение Страны Советов буржуазный мир тогда воспринял враждебно.
В этой связи мне показалось интересным процитировать японскую газету «Токио кокумин симбун». И хотя это не столь видный авторитет, но она предельно ясно и цинично выразила отношение к революции в России.
Так, 10 февраля 1919 года газета писала:
«Союзники должны взять на себя контроль над Россией и, поставив своей целью сохранение порядка, временно взять власть у самоучрежденного правительства, включая военную и полицейскую… Если бы это предложение было принято и Япония получила бы контроль над Сибирью, а Америка над Россией, то Америка должна была бы выполнять и общие обязанности… Что касается японского контроля над Сибирью, то против этого, мы уверены, не возражала бы ни одна из держав, принимая во внимание нашу географическую близость к Сибири.
Конечно, контроль над Россией будет лишь временной мерой. Контроль же над неразвитыми колониями примет по необходимости длительный характер. Он продлится десятки, а может быть, и сотни лет».
Так оно и было. Антанта ринулась реализовывать свои планы. Ее участникам отводились определенные районы нашей страны — кому побольше кусок, кому поменьше; при этом старались никого в обиде не оставить, территория огромная, всем хватит.
Не получилось… И произошло это главным образом потому, что против иностранной агрессии поднялись все народы, населявшие Россию.
В итоге, кроме одной-единственной, господствующей в мире капиталистической системы, зародилась и утвердилась другая, пока еще совсем слабая — социалистическая.
Уже в первые годы существования нашего нового государства идеи социализма оказались весьма привлекательными для многих. Немало выдающихся деятелей мировой культуры горячо, а порой даже вое-торженно приветствовали новый, еще далеко не окрепший строй: Альберт Эйнштейн, Теодор Драйзер, Рабиндранат Тагор, Чарльз Чаплин, Ромен Роллан, Анри Барбюс, Бертольт Брехт, Элтон Синклер, Мартин Андерсен-Нексе, Анатоль Франс, Генрих Манн, Лион Фейхтвангер — всех не перечислить. Легко понять, какую ярость это вызывало в мире капитала. Она усилилась, когда клич английских рабочих «Руки прочь от России!» подхватили народы других стран. Конечно, враги социалистического строя смириться с этим не могли, наша страна оказалась в политической и экономической изоляции. Нам ничего не давали в кредит и ничего не продавали за наличные: решили выждать, пока мы задохнемся сами.
А между тем новая Россия развивалась и крепла.
Вот что писал по этому поводу Бернард Шоу в 1932 году: «Исключение России из международной торговли было актом слепоты и сумасшествия со стороны капиталистических держав. Бойкотируя Россию путем неистового террора против коммунизма, они предоставили ее собственным ресурсам и заставили спасать себя при помощи развития своих физических и культурных сил. Сейчас… безнадежная Россия отвратительного царизма становится энергичной, трезвой, чистой, по-современному интеллектуальной, независимой, цветущей и бескорыстной коммунистической страной». А год спустя, выступая в зале «Метрополитен-опера» в Нью-Йорке, он сказал: «Русские вытянули страну потому, что дружно тянули все вместе… Я спрашиваю тех дурацких злонамеренных близоруких господ, которые пишут в американских газетах лживые глупости о России, обвиняют ее, утверждают, что русский коммунизм обанкротился… о чем они при этом думают? Чего они хотят — возвращения царизма?.. К счастью, провидение, которое неплохо относится к Америке, сделало Россию коммунистическим государством, и до тех пор, пока в ней сохранится этот строй — вам нечего бояться».
