«Интересно, местность вокруг Биттеруида такая же? – подумал Гэри. – И Джоан смотрит в окно на бескрайнюю равнину, сидя на цепи под замком?»
Мысли эти вызывали почти физическую боль. Гэри не просто тосковал по Джоан, его буквально гнала вперед горячая жажда ее видеть, при этом он так и не продумал конкретный план спасения. Стейси права. Как именно вырвать Джоан из рук ее похитителей? Постучать в дверь дома, где ее прячут, и потребовать, чтобы отпустили? Тайком пролезть в окно и выкрасть, отбиваясь от тех, кто встанет на пути? Как лучше?
Гэри уныло смотрел в темноту за окном, пока Брайан возился с радиоприемником в поисках мелодии по вкусу. Наконец, убаюканный музыкой, темнотой и плавностью движения, он задремал.
Ему снилась огромная ферма, похожая на ту, где его держали в Нью-Мексико, только в сотни раз больше. Она состояла из одной громадной комнаты-сарая, в которой к полу кандалами был прикован десяток молодых женщин с чертами Джоан. В дальнем конце комнаты псих с бензоколонки пытался завести бензопилу, намеренный раскромсать женщин на куски, Гэри знал это точно, так как и сам держал в руках бензопилу. Им полагалось действовать сообща, методично убивая женщин одну за другой. «Нет! – крикнул Гэри. – Остановись!» Однако механик не понимал английского, он говорил на чудном, незнакомом языке. Взревела бензопила…
Когда Гэри очнулся, еще стояла ночь. Брайан ехал подозрительно медленно. Гэри похлопал его по плечу.
– В чем дело? – прошептал он.
Рейн и Стейси все еще крепко спали на заднем сиденье.
– Это уже не первый и не второй, – ответил Брайан. – Минуточку.
– Ты о чем?
– Смотри! – Брайан ткнул пальцем в лобовое стекло. В нескольких метрах перед ними, на самом краю выхваченного фарами из темноты пространства бодро шагала одинокая фигура в бурой крестьянской одежде с большим кривым посохом. – За последние десять минут уже шестой.
У Гэри побежали мурашки по коже.
Они проехали мимо человека – тот даже не повернул голову в их сторону, словно их там и не было вовсе. В зеркале заднего вида силуэт мужчины, высвеченный красными габаритными фонарями, постепенно растворился в темноте. Незнакомец был одет точно так же, как похитители Гэри, как люди на ферме, как те двое, кого он поймал с друзьями и кто назвал адрес, где прятали Джоан.
– Как ты думаешь, что тут происходит? – тихо спросил Гэри.
Брайан лишь молча кивнул на дорожный указатель у правой обочины.
«Биттеруид – 45 миль».
19
Из Дома бежали ночью.
Джоан разбудил папа, приложил палец к губам, давая знак, чтобы не шумела. За его спиной с фонарем стояла мать. Джоан никто заранее не предупреждал, однако побег не стал для нее неожиданностью. Жизнь в Доме тяготила и ее, и родителей, последнее время они стали избегать некоторых его обитателей, все чаще шептались допоздна после отбоя, когда всем полагалось спать.
Мама, как и Джоан, родилась в Доме, но папа пришел сюда по своей воле и иногда рассказывал дочери запретные истории о жизни на Чужбине. Папе, Авессалому и другим Учителям было позволено говорить о внешнем мире исключительно в назидание либо устрашение. Папа же рассказывал совсем другие истории – из личных воспоминаний, иногда веселые и волнующие, иногда грустные. Джоан одолевало желание самой пережить услышанное в рассказах папы. Чем больше она узнавала о Чужбине, тем более затхлой казалась жизнь в Доме, с каждым днем становилось все труднее следовать жестким правилам и делать вид, что она с воодушевлением исполняет скучную работу по хозяйству.
Страх кары заставлял ее не давать ни малейшего повода подозревать непослушание.
Недовольство родителей тоже росло, однако реальный перелом наступил, когда Отец вызвал ее на личную аудиенцию, и Джоан передала родителям его слова. Тихое недовольство сменилось неприятием, и, пусть даже родители продолжали пассивно следовать ежедневной рутине, они как будто начали жить иной жизнью. Поэтому Джоан не удивилась, когда папа разбудил ее посреди ночи, прижал палец к губам и шепотом велел одеваться и идти за ними.
Джоан с колотящимся сердцем сбросила пижаму и надела одежду, которую сама сшила на прошлой неделе. Ей хотелось захватить с собой кое-какие вещи – мягких зверушек собственного изготовления, детские рисунки, басни, которые она сочиняла, – но без вопросов понимала, что все это придется оставить в Доме. Уходить надо налегке.
В темноте родители шепотом посвятили ее в план побега. Папе поручили присматривать за работниками на ферме, и он воспользовался этим шансом, чтобы заготовить еду, воду и прочие нужные вещи в рюкзаках, которые припрятал в кустах на окраине поля. На неделю должно хватить. Сначала родители собирались уйти пешком и поймать попутку, желательно до ближнего или дальнего побережья. Но им повезло – на одном из грузовиков забарахлили тормоза, и папу послали их чинить. Пока меняли тормозные колодки в городе, он сделал дубликат ключей. Ключи он положил в рюкзак с припасами, а грузовик оставил на обочине дороги, ведущей из Дома в город, сказав Отцу, что машине потребовалась замена цилиндра, которую он сам не мог выполнить.
Теперь им предстояло покинуть Дом, пересечь поле, подобрать рюкзаки и выйти к машине. Потом можно будет ехать куда душа пожелает.
– Уедем так далеко, что нас никто не найдет, – по– обещала мама. – Даже Отец.
Ее слова внушали уверенность, но тон их выдавал тревогу. Джоан догадалась, что маме так же страшно, как ей.
– Ты все поняла? – спросил папа.
Джоан молча кивнула. Она последний раз окинула взглядом комнату, все то, что предстояло оставить.
Заметив выражение лица дочери, папа ободряюще улыбнулся. Он сказал, что сунул в рюкзак ее любимого плюшевого зайца, которого мама сшила к ее рождению и с которым девочка никогда не расставалась. Джоан, ощутив острую любовь к папе, обхватила его за шею и крепко прижала к себе. «Папочка, я так люблю тебя», – прошептала она.
– Я тебя тоже, – шепотом ответил он.
Джоан держала маму за руку. Впереди на стене дрожала тень – силуэт ребенка, – отбрасываемая стоящей в коридоре невидимой фигурой, на которую падал свет от свечи. Джоан боялась увидеть стоявшего за углом; она задержала дыхание и приготовилась к самому страшному.
В коридоре стоял взрослый, а не ребенок, но он был одним из Детей и ростом не достигал даже метра, у него были уродливые ступни и не по фигуре большая голова. Мужчина-ребенок тупо улыбнулся; он не знал и не хотел знать, кто они такие и что тут делают. Заглянув в глаза уродца, Джоан увидела в них печаль. Печаль и сожаление. Мама Джоан немножко баловала Детей. Она и сама была из их числа, хотя ее собственная ущербность не так бросалась в глаза. Джоан сжала материнскую руку, давая понять, что все поняла.
У дверей бокового выхода отец отпер замок, и они вышли наружу.
Джоан никогда прежде не доводилось бывать на улице ночью. Холодный воздух производил странное, но приятное ощущение. Посмотрев на небо, девушка увидела полную яркую луну, и ее охватило чувство счастья и свободы. Она окончательно поняла – хотя и раньше мало сомневалась в этом, – что их решение правильное. Вспомнив истории, которые папа рассказывал о своем детстве на Чужбине, Джоан переполнилась радостью оттого, что этот мир станет теперь ее миром. Конечно, с тех пор как Джоан научилась разговаривать, Учителя внушали ей страх перед Чужаками, а подобное внушение не проходит бесследно. Однако радость была сильнее страха, и дочь решительно шагала за папой через двор, заставленный сельскохозяйственным инвентарем. Родители жались к забору, подальше от окон Дома, пока не спустились в пересохшую водоотводную канаву и не вышли в зерновое поле. Под прикрытием кустов, растущих на меже между зерновым и овощным полями, троица, пригнувшись, побежала по пашне, стараясь не зацепиться ногами за камни, корневища или земляной отвал. Через несколько минут они остановились под деревьями и нащупали спрятанные рюкзаки. Джоан схватила свой, расстегнула молнию и запустила руку внутрь. Пальцы сомкнулись на знакомой мягкой игрушке, в этот момент она поняла, что для них все закончится хорошо.
