– Допускаю Денис, что с моей стороны, может быть, совсем не тактично осуждать твоего отца, но мне кажется несколько смехотворным уделять такое повышенное внимание поиску мощей Александра Великого. Такой фетиш для просвещенного прагматика, каким был твой отец, выглядит довольно примитивным.
– Не упрощай, дорогая. Отец мой не всегда руководствовался прагматическими соображениями. Его совсем не интересовали ни мощи, ни мумия, хотя с исторической точки зрения это необыкновенно интересно. Моего отца интересовал тот саркофаг из прозрачного камня, о котором писал Страбон. Помнишь ту прекрасную сцену из знаменитого фильма «Клеопатра» с Лиз Тейлор, когда Юлий Цезарь посещает усыпальницу Александра и плачет, глядя на прозрачный саркофаг, где покоится тело великого человека, которого все почитали как бога.
– Да, конечно, я этот фильм помню, и Тейлор для меня – великая актриса. Как же она мне нравится!
– Прости, – прервал я Клер, – но я совсем не об этом. Я о саркофаге. Посещал ли его Цезарь, из исторических источников доподлинно не известно, как и то, как выглядел на самом деле саркофаг. Джозеф Манкевич, режиссер этого фильма, особенно не заморачивался этим вопросом, и напрасно!
– Это что, еще один фетиш, предмет поклонения и обожания? – Клер шутила, и я на нее больше не сердился.
– Ты права в намеке на фетиш. Был ли саркофаг Александра объектом религиозного культа, наделенным в представлении верующих эллинов сверхъестественными свойствами, вызывающим трепетное поклонение, судить придется тебе, если ты терпеливо выслушаешь меня до конца.
Мне пришлось выдержать ее пристальный строгий взгляд.
– Я уже тебе как-то рассказывал, что мой отец, будучи в молодости бухгалтером Торгпредства Советского Союза в Ливии, вместе со мной и мамой прожил в Триполи почти пять лет. Это было в те годы, когда шестой флот США постоянно совершал налеты на крупные города Ливии, в наказание Каддафи за его политику утюжа ракетами арабскую землю с авианосцев, что базировались в итальянском Неаполе.
– Это когда было-то? – спросила Клер. – Лет двадцать назад или даже раньше? Меня тогда еще на свете не было. Она беспечно махнула рукой, как будто это было так давно, что и вспоминать смешно.
– Дорогая моя, – я улыбнулся в ответ на ее выразительную жестикуляцию, – тебя действительно тогда и в проекте, пожалуй, не было, хотя твои родители именно тогда, судя по твоим словам, все время ездили в поезде из Парижа в Милан и обратно. Смотрели фильмы с участием Брижит Бардо и ломали голову, как назвать ребенка, если сумеют его зачать. А я в то самое время с портфелем в руках бегал в посольскую школу или отсиживался в подвале в бомбоубежище, когда из Неаполя, в очередной раз загрузившись ракетами, отплывали американские корабли в сторону Ливии, чтобы превратить Триполи в руины, а под ними погрести и меня.
– Дурак ты, – взбесилась шалопутная Клер, при этом бросая на меня взгляд, от которого исходил романтический посыл.
– Может быть. Правда за такие слова т-т-трахнуть бы тебя здесь разок, да от твоих родителей визгу будет, что Москва услышит. Одно хорошо, что твой папаша не корсиканец и не будет напрягать меня вендеттой.
Я сказал это в шутку, желая только подразнить эту заносчивую студентку. В конце концов, разве не ее отец пожелал нам наслаждаться. Конечно, не стоило понимать его так буквально, а если только в качестве оправдания.
– А ты попробуй!
Она попыталась встать в позу ревностной католички, ярой защитницы нравственных принципов. Но что мне оставалось делать на этом пыльном холодном чердаке? Поддаться бесконтрольному импульсу и с особой злостью, бессовестно, с брутальным равнодушием сорвать с нее ненавистный мне свитер? Легко было сказать. Но ещё Чехов в своих дневниках предостерегал неокрепшие умы, что «тараканить» в таких условиях было делом не безопасным. Говоря по-французски, это «не ком иль фо». Надо было остыть и взять себя в руки. Хотя, предъявить бы ей за все мои распинания здесь счет да взять бы за все натурой, вот был бы ей фетиш! Но будучи в здравом рассудке, я успокоил ее:
– Ладно, не бойся, я не педофил!
Она задохнулась от гнева, а может быть, от моей наглой улыбки.
– Да я уже взрослая! – она перешла на фальцет. – Не смей так говорить!
Она и вправду была ненормальная дура, если могла допустить, что я, как безрассудный и похотливый болван, попадусь на ее крючок. Или я что, настолько беден, что у меня не найдется в кармане трехсот евро, чтобы найти на променаде знойную бразильянку, если так уж припрет.
– Я смотрю, с тобой и пошутить нельзя, а ты уже готова сбросить свитер. Давай договоримся сразу – либо ты меня внимательно слушаешь, либо мне пора домой отправляться. Твой сеанс психоанализа несколько затянулся.
– Хорошо, – простонала эта безрассудная девчонка. Ее бесшабашная энергия пошла на убыль, превращая Клер в само невинное и смиренное создание.
Если я правильно помнил, Фрейд утверждал, что неуверенная в себе женщина подсознательно всегда стремится к поражению.
Трудно было спускаться с небес снова к прозе жизни, но как строгий учитель, уверенный в своей правоте, я продолжил:
– Так вот, в арабской стране, которой Америка объявила блокаду, советским людям, неизбалованным излишествами, организовать свой досуг в Триполи было делом плевым. Сама понимаешь, если в универмагах полки пусты, а в увеселительных заведениях города запрещена продажа спиртных напитков и пива, ничего не остается, как играть в футбол на песчаных пляжах, либо читать книги дома под кондиционером. За долгие годы блокады американцы невольно привили нам любовь к чтению, к тому же книги исправно присылали с родины для реализации в посольском магазине. Однажды отец приобрел иллюстрированную книгу под названием «Античное искусство». С нее-то все и началось. В ней он вычитал, что Септимий Север, про которого мы мало тогда чего знали, был совсем не второстепенным римским императором. С древних времен земля, на которой мы жили в Ливии, называлась Триполитания. Наш город Триполи, носивший в древности название Эя, сохранил на своей территории только триумфальную арку, посвященную Марку Аврелию. Но вот два других города, расположенных на побережье неподалеку от Триполи, были с точки зрения археологов уникальными памятниками древнего Рима. Сабрата прославилась тем, что там в отличном состоянии сохранился древний театр, на подмостках которого выступал гениальный софист и писатель II века нашей эры Апулей со своей «Апологией». Эта его защитительная речь до сих пор является адвокатским шедевром. Написанная на латинском языке, она целое тысячелетие являлась учебником для познания римского права и изучения премудростей латинского языка, а его великий роман «Метаморфозы» или «Золотой осел» является самым читаемым романом древности, привлекающим внимание читателей до настоящего времени. Третий город – это Лептис Магна, где родился и вырос император Септимий Север, чья грандиозная по размеру и величию триумфальная арка стоит в самом центре Рима на Форуме по сею пору. В этом ливийском городе, засыпанном песком, рядом с разрушенным древнем маяком отец выискивал в бетонных трещинах, залитых морской водой, чёрные плоские металлические кружки, которые после очистки оказались римскими монетами. Понятно, что это были совсем не ауреусы, а мелкие медные ассы либо сестерции, но именно с них и началась его коллекция.
