Эва была благодарна Мэриэн за то, что в эти дни та отказалась от ее помощи в детском саду, так как она чувствовала себя более утомленной, чем предполагала, видимо, события последней пары недель сказались. Кори целый день, а также ночью требовала ее внимания, Эва спала урывками, ее мучили ночные кошмары, и поэтому она была заторможенной и забывчивой. Теперь она понимала, что мать может дойти до ручки и, разозлившись, травмировать ребенка, а еще она знала, что никогда не станет такой матерью. Даже среди ночи ей слышалось страдание в плаче Кори, и ей больше всего хотелось утешить ребенка.
Эве хотелось – это было ей необходимо – узнать, как дела у Тима и Марти с губернатором. В гостиной Мэриэн стоял маленький телевизор, который та редко смотрела, а Эва, чувствуя себя гостьей в этом доме, не смела включить его.
Однако на четвертый день после ее приезда, когда Эва завтракала на кухне, а Кори спала у нее в слинге, Мэриэн вошла в комнату и положила с другой стороны стола сложенную газету «Ричмонд Таймс-Диспэтч». Эва пристально посмотрела на газету, у нее руки чесались открыть ее. Неужели виргинские газеты освещают эту историю? Прошло около недели с тех пор, как Наоми разговаривала с Тимом. Эве нужно было узнать, что происходит.
Мэриэн суетилась на кухне в ожидании прихода детей в детский сад. Она рассказывала о том, что мешает ей получить разрешение на превращение ее гаража в игровую комнату. Женщина говорила о соседях – они жили здесь уже сорок лет – и описывала близлежащий парк, куда родители водят детей после обеда.
– Когда Кори чуть подрастет, мы сможем водить ее туда, – сказала она. Слушая болтовню Мэриэн, Эва старалась отпускать подходящие замечания, но все ее мысли были заняты открытой газетой.
Брякнул дверной звонок.
Мэриэн взяла со столешницы бутылку сока и поднос с маленькими пластмассовыми чашками.
– Не волнуйся, – сказала она. – Я отведу детей сразу в игровую комнату; если тебе что-нибудь понадобится, я буду там.
– Спасибо, – сказала Эва. Она услышала, как Мэриэн приветствует у двери кого-то из родителей. В холле раздался топот маленьких ног. Один ребенок говорил тихо, тогда как другой рычал, как зверь. Эва дотянулась до газеты.
Статья под заголовком «Рассел по-прежнему не теряет надежды» была на первой странице. Эва, едва дыша, прочла ее дважды. Казалось, никто не сомневался в том, что Тимоти и Мартин Глисоны были замешаны в исчезновении Женевьевы Рассел. Последний разговор братьев с губернатором состоялся в четверг утром, четыре дня назад. Власти оказались совершенно беспомощными в поиске мужчин. В статье цитировали слова Питера Глисона, отца Тима. «Я поражен, – сказал он. – Мои сыновья были расстроены тем, что Энди заключили в тюрьму, но я, тем не менее, не могу поверить, что они совершили нечто подобное. Я надеюсь, что это ошибка, и молюсь о возвращении миссис Рассел живой и здоровой». Автор статьи описывал психологические проблемы, которые были у Марти после службы во Вьетнаме, и сообщал, что Тим был аспирантом отделения социальной помощи в Университете Северной Каролины. Приводились слова профессора Университета, который говорил, что Тим был умным и трудолюбивым, «он был снедаем навязчивой идеей о нашей пенитенциарной системе и был страстно увлечен этой проблемой, до такой степени, что не выполнял заданий по не имеющим отношения к ней предметам и, вероятно, не получил бы весной степень магистра по социальной помощи».
«О, Тим». – Эва думала о том, как усердно он работал, о книгах, разбросанных по столу в кафе. Она никогда не понимала, что он был полностью сосредоточен на своей сестре. Может быть, она могла бы поговорить с ним об этом. Если бы Тим открылся ей, может быть, она смогла бы найти способ предотвратить трагедию. У нее снова защемило сердце при мысли о нем.
Губернатор, разумеется, отказался освободить Энди Глисон. «Он честный человек», – сказала тогда Женевьева. Он сказал, что все еще надеется на «счастливый конец» и не теряет надежды на то, что его жена и ребенок живы и здоровы. В газете была его фотография, и Эва тщательно избегала смотреть на нее, читая статью. Затаив дыхание, она ожидала в любой момент увидеть имя Кики Уилкс, но его там не было. Видимо, власти считали, что братья действовали одни. Или же, может быть, они на самом деле знали о ней и просто не раскрывали все карты, надеясь, что она почувствует себя в безопасности и выйдет из укрытия. Возможно, власти даже знали, где она. Кики представила, как полиция идет по ее следу от хижины до дома Наоми и Форреста, среди ночи выбивает их дверь и допрашивает их под лампами без абажуров до тех пор, пока они не раскалываются и не говорят, что отправили ее жить к Мэриэн Кейзан.
Забывшись, Эва посмотрела на фотографию губернатора, взгляд которого словно притягивал ее. Она видела его лицо в газетах и по телевидению, но прежде никогда не обращала на него особого внимания. Для политика он выглядел молодым: губернатор был стройным, с густой шевелюрой темно-русых волос и стоял в одиночестве перед пятью или шестью микрофонами. У него были впалые щеки и мешки под глазами. Кончиками пальцев она коснулась фотографии.
– Я должна вернуть тебя твоему папе, – проговорила Эва, но как только эти слова слетели с ее языка, она поняла, что имела в виду совсем другое. Она больше не будет пытаться. Она могла бы рационально объяснить свое бездействие тем, что отводила удар от Тима и Марти, Наоми и Форреста, но не только этим. С каждым днем связь между ней и ребенком крепла, становясь все более запутанной и неразрывной. Все – Мэриэн, родители детей из детского сада, соседи – думали, что Кори – ее дочь, и она сама начинала верить в эту ложь.
Эва по-прежнему ежедневно плакала. На самом деле плакала, но не так, как спустя много месяцев после смерти своей матери. В ней давно проросла та сила, которая помогала ей выжить в приемных семьях. Теперь ей нужна была твердость иного рода, и она не знала, как обрести ее.
– У тебя глаза на мокром месте, – однажды сказала ей Мэриэн.
Эва чувствовала себя идиоткой. Не той девушкой, которая отлично училась в школе и чей ум восхищал Тима. Она оказалась той, кого вовлекли в ужасное преступление, и она позволила умереть женщине, а может быть, даже стала причиной ее смерти. Той, кому не удалось вернуть младенца отцу, и той, по вине которой включилась сигнализация в полицейской машине. О чем она думала? Конечно, в машине была сигнализация. Эва была той, которая ничего не соображала и не могла спасти свою жизнь.
Кроме того, Эве казалось, что она – неумелая мать. «Мне всего шестнадцать лет», – без конца повторяла она про себя, изо всех сил стараясь заботиться о ребенке. Если бы она была старше, думала девушка, она естественным образом приобрела бы необходимые навыки. Эва не умела справляться с одноразовыми подгузниками, которые Мэриэн дала ей. Кори терпеть не могла, когда ей меняли подгузник, и вопила каждый раз, вселяя в Эву такую тревогу, что ушки от памперса прилипали к коленям, плечам и рукам малышки. Одной ужасной ночью она была такой уставшей, когда разогревала бутылочку, что, должно быть, неплотно прикрутила крышку. Она взяла малышку к себе на кровать, чтобы покормить ее, и, когда она перевернула бутылочку вверх дном, молочная смесь плеснула Кори в лицо. Эва схватила ребенка и побежала в комнату Мэриэн, до смерти испугавшись того, что Кори могла подавиться смесью или ослепнуть, если смесь попала ей в глаза.
