– А ты чем докажешь? – спросил Саша. – Без доказательств скажут: лжа облыжная, сам же виноватым будешь.
– Докажу, у меня видак есть, сосед отравленное зерно сыпал!
– Да мне всё равно, судить-то кончанский староста будет.
Потом девица пришла. Саша думал – письмо любовное писать придётся, ан нет. Любимому тятеньке, что в Рязань по делам уехал, и уже полгода ни слуху ни духу.
Затем тётка пришла, попросила молитву переписать с листочка. Саша листок развернул, прочитал, в сторону отодвинул.
– Не гневайся, не буду. Не молитва там, а заклинание на порчу.
– Да тебе какое дело, за что деньги брать? – обозлилась тётка.
– Я человек православный, а ты к потусторонним силам взываешь. Колдунья!
Тётка листок схватила и исчезла сразу. Инквизиции в том понимании, как на Западе, не было. Это в Испании или Франции за обвинение в колдовстве, связях с нечистой силой на костре прилюдно после суда сжечь могли. А у нас отлучить от церкви, наложить епитимью, изгнать из города. Позже пожёстче будет, за раскольничество и веру старообрядную на самом деле сжигать будут.
Вскоре наступило Рождество. Колокола на церквях звонили, народ на службы шёл в храмы. А Саша затосковал. Дом вспомнился родной, родители, ёлка. Здесь, в Новгороде, как и на всей Руси, Новый год отмечают первого марта. Позже летоисчисление, смену нового года будут отмечать первого сентября, лишь Пётр Великий своим указом повелеть изволит отмечать первого января, со всем веселием и шутихами, фейерверками. В трапезной посидел, пару кружек вина выпил. Хозяин заметил.
– Чего кручинишься?
– Дом вспомнил, родителей.
– О, это святое!
Плохо без близких друзей, без родителей. Вот было бы здорово позвонить им по телефону, услышать такие родные голоса. Желание несбыточное!
С каждых заработанных денег Саша откладывал на чёрный день, как чувствовал, что он настанет. А скорее всего, предусмотрительность сказывалась. Ещё бы немного собрать и избу купить можно. Но и были бы деньги – не стал. Сейчас он в тепле живёт, в сытости, лошадь в конюшне. А обзаведись хозяйством, избой, сразу мобильности лишится, жалко бросить будет в случае необходимости. Дом как якорь.
День шёл за днём, клиентов прибавлялось. С клиентами и выручка росла. А только радости не было. Каждый день одно и то же. Работа писарем хороша для увечного или пожилого. Во сне иной раз видел, как на коне летит, саблей размахивает, ветер волосы развевает. Просыпался с бьющимся сердцем. Оглянется вокруг, стены постоялого двора, полати с матрацем. Всё чужое. Как-то решил – совсем одомашнился, каждый день, как заведённый: торг – лавка – писанина – постоялый двор. А не устраивать хоть пару раз в месяц выходные? Конь уже застоялся в конюшне, его прогнать маршем, самому кровь по жилам разогнать. А кто мешает? Начальства над ним нет. На торг, в лавку, не пошёл. После завтрака оделся потеплее, боевой нож на пояс подвесил, коня оседлал, степенно за ворота города выехал. А конь уже сам ход набрал, летит, как птица, снег из-под копыт взметается, ветер в лицо, слёзы выжимает. Ездовые с саней кричат возмущённо:
– Оглашенный! Куда летишь, людей пугаешь?
Через пару часов конь ход сбавлять понемногу стал, из ноздрей пар валит. Остановился, чтобы конь отдышался. За уздцы поводил его по льду Волхова. Как сам слегка замёрз, снова в седло и назад, к Новгороду. Уже половину пути одолел, как с саней ездовой руками машет, просит остановиться.
– Не подскажешь, мил-человек, как на Псков дорога?
– Я не из Пскова еду.
– Вроде с той стороны. Прости за задержку.
Надо же, вёрст на двадцать пять от города отмахал, а не знал, что в сторону Пскова. Да ему всё равно было куда, лишь бы развеяться. По улицам новгородским медленно ехал, как бы не сбить пешего. Коня в конюшню определил, в трапезную вошёл, а хозяин сразу:
– Искал тебя приятель.
– Какой?
– Да жили вы вместе, Афанасий.
Надо же, месяц, как не более, носа не показывал, а стоило отлучиться, объявился.
– Не говорил ничего? Или оставил чего?
– Нет, сожалел, что не встретились.
Саша подумал – не долг ли заходил вернуть? По срокам он не уговаривался, но пора бы. Долг платежом красен. Поужинал, решил к Афанасию завтра после работы зайти. Даже посмотреть интересно, как он с девицей обустроился. Попытался вспомнить, как звать её, и не смог. Вот за Афанасия немного обидно. Как расстались, не был ни разу. Или обиделся? Вроде не на что, не ругались. И долг Саша не требовал.
Глава 6
Егор
На следующее утро, когда Саша трапезничал, вошёл Афанасий.
– Доброго здоровья, старшой!
– И тебе не хворать! Присаживайся, кушать будешь?
От еды Афанасий никогда не отказывался. И куда в него лезло? Совсем не толстый, крепкий. Афоня взял пряженец с луком и яйцом, впился зубами, прожевал.
– Ополчение набирают, – сказал он.
– Слышал я на торгу и на площади у Софийского собора. Не новость.
– Бают, дружина Романа Глебовича Смоленского к Новгороду идёт, ополченцы на подмогу, Выборг взять хотят, свеев изгнать.
– А велика ли дружина? Да есть ли стенобитные машины?
– Мне неведомо.
И в самом деле, откуда Афанасию знать. Афанасий затылок пятернёй поскрёб.
– Через седмицу смотр ополченцам будет, время поразмыслить есть.
– Деньжат срубить хочешь?
– А то! Долг-то тебе возвернуть надо. Кстати, часть тебе принёс.
Афанасий достал из-за отворота рубахи узелок, развязав, высыпал на стол медяки, десять штук. Долг платежом красен. Пусть и не все деньги, но начало положено. Александр аккуратно медяки в мошну ссыпал.
– Подумать надо, – ответил Саша.
– Седмица есть. Если надумаешь, конно и оружно на смотр. Я на тебя рассчитываю.
Афанасий взял с блюда ещё один пряженец и вышел. Саша доел завтрак, сам пошёл на торг, в лавку. Клиенты шли почти весь день, двадцать монет заработал. И спрашивается – зачем тащиться в такую даль – к Выборгу? Да и рыцари с ландскнехтами не ровня ополчению, запросто в капусту порубят. Ополченцы числом берут, отвагой, напором. Решил не записываться и не идти в поход. Но каждый день седмицы мысленно возвращался к словам Афанасия, взвешивал доводы «за» и «против». На торгу уже клиентура наработана, от ветра и дождя укрыт, на еду и одежду деньги есть. А в походе кочевая жизнь с ночёвками на земле, ежедневный кулеш, а ещё обязательная сеча со шведами, хотя шведов в Выборге едва половина, остальные – немцы и датчане. Ещё полгода назад собрался бы, не раздумывая. Неужели за полгода постарел? Или нетяжкий труд от опасностей отвратил? Маялся до пятницы, потом решил – ну его, поход этот. На душе сразу легче стало. Но неисповедима душа. Утром в субботу проснулся, собираться стал. Кольчуга на поддоспешник, тулуп, саблей опоясался, шлем в чересседельную сумку положил. Коню пару морковок сунул, любит он это лакомство. Схрустел, ногами нетерпеливо перебирает, застоялся. Саша попону на него накинул, на смотре не один час простоять можно. И выехал с постоялого двора. К площади уже ополченцы тянулись, большей частью пешие. Кто сулицу на плече несёт, кто с отцовским или дедовым мечом на поясе. У двух, видимо – охотников, луки за плечами да колчаны со стрелами. Ближе к площади конные ополченцы появились. Сашу узнали, руки в приветствии вскидывают, улыбаются. Кто с товарищем в боевом походе был, из одного котла кулеш хлебал, бился бок о бок, того не забудешь. Начали строиться. Пешие к пешим, вятшие к вятшим. Саша озирался. А где же Афанасий? Сам блатовал, на смотр не явился? Нет, приехал, рядом встал. Тысяцкий строй обошёл, осмотрел ополченцев, у некоторых оружие в руки брал для проверки – не тупой ли клинок да не ржавый ли? Уже и пешцы осмотрены, писарь списки выкликнул. Кого не было вписано, подходили, назывались. Время шло, холодок пробирал, а тысяцкий команду разойтись не давал. Ополченцы роптать стали, наконец, тысяцкий руку поднял. На площадь галопом вынеслись всадники. Снежной пылью одежда припорошена, бороды, усы и брови в маленьких сосульках. Тысяцкий закричал:
