Банкир Животовский поднес артистке слона из орлеца с рубиновыми глазками (тоже сделанного руками Фаберже) и золотую пудреницу в виде портсигара с эмалевым декором.
Были у нее также цветы из драгоценных камней, и стояли эти цветы в вазах из горного хрусталя, была елочка из золота, украшенная бриллиантовыми льдинками.
И так далее, уже какие-то мелочи, которые, впрочем, очень помогли им с Андреем Владимировичем после бегства из России и первое время во Франции.
Бургундия, Нуайер, наши дни
– Что такое? – Жак встревоженно выскочил из-за прилавка и бросился к площади.
Алена поспешила следом, однако ее обогнала Эппл и вцепилась в руку Жака, на ходу заглядывая ему в лицо:
– Не волнуйся, дорогой! Не волнуйся!
«Дорогой?» – вскинула брови Алена, не отставая от этой парочки.
Они выбежали на площадь перед кафе и увидели толпу, собравшуюся вокруг чего-то, лежащего на земле.
Хотя нет, мадам Бланш лежала не на земле, а на роскошном, хотя и изрядно изъеденном молью ковре, который, очевидно, благородно пожертвовал Маршан, топтавшийся здесь же. Он поглядывал то на лежащую без сознания пожилую даму, то на свой оставшийся без надзора товар.
– Что с ней? – крикнул Жак, глядя на мадам Ружмон, которая беспрестанно всплескивала руками, уставившись на мадам Бланш, будто аплодировала этой печальной картине.
– Я не знаю, – пробормотала та. – Мы болтали… мы очень давно не виделись, нам было о чем поговорить. Вдруг она упала. Упала прямо на меня, а потом соскользнула на землю. Я закричала, подбежал мсье Маршан, попытался ее поднять, потом переложил на один из своих ковров… Вы должны поблагодарить его, Жак.
– Да-да, – пробормотал тот, не сводя глаз с бледного лица мадам Бланш. – Конечно. Нужно вызвать «Скорую помощь» из Тоннера!
– Давайте сначала перенесем мадам Бланш в здешний медпункт, – предложил Маршан. – Нехорошо, что она лежит на мостовой. Жак, возьмите ковер с той стороны. Кто-нибудь, господа, помогите нам, пожалуйста.
Еще двое каких-то мужчин вышли из толпы и взяли ковер за два свободных угла.
– Эппл! – прорычал Жак, и та пробралась к нему, весьма бесцеремонно оттолкнув Алену, оказавшуюся на пути. – Иди с нами! Какого черта ты где-то болталась? Твоя работа состоит в том, чтобы постоянно быть с ней рядом!
– Поднимаем ковер на счет три, господа, – деловито скомандовал Маршан. – Раз, два, три!
Процессия тронулась по боковой улочке, но Маршан вдруг оглянулся на Алену:
– Элен, пожалуйста, присмотрите за моим товаром. Я скоро вернусь!
– Конечно, – кивнула та. Шагнула к серому фургону, но по-прежнему не спускала глаз с мадам Ружмон, которая, полуобернувшись к своей сопровождающей, твердила:
– Поехали, Мари, поехали в медпункт тоже. Я хочу узнать, как там бедняжка Одиль.
Алена даже покачнулась.
– Извините, мадам, почему вы говорите – Одиль? Разве мадам Бланш зовут не Одетт? – не удержалась она. – Или Одетт – ее сестра?
– Конечно, ее зовут Одиль! – твердо повторила мадам Ружмон, повернувшись к ней. – Вы что-то путаете, милочка! Я знаю Одиль с раннего детства, еще до того, как мы стали вместе ходить в школу в Нуайере. И никаких сестер у нее никогда не было. А теперь позвольте нам проехать.
Алена посторонилась, с раскаянием вспоминая бледность мадам Бланш, ее нервозность, ее преувеличенный восторг при виде мадам Ружмон… Да сдалась бы ей эта «милочка Сесиль»! Мадам Бланш во что бы то ни стало хотела сохранить свои тайны от бесцеремонной русской, которая лезла в них – честно говоря, из праздного любопытства. От самого обыкновенного нечего делать!
«Мне стало грустно, – подумала Алена словами Печорина из лермонтовской «Тамани». – И зачем было судьбе кинуть меня в мирный круг честных контрабандистов? Как камень, брошенный в гладкий источник, я встревожил их спокойствие…»
А может быть, не в Алене Дмитриевой дело? Ей страшно хотелось снять с себя вину. Может быть, не из-за ее бесцеремонного любопытства стало плохо бабуле стеклодува Жака? Может, что-то случилось?
– Еще минутку, мадам Ружмон! – умоляюще воскликнула она. – А как так вышло, что бедная мадам Бланш вдруг потеряла сознание? Вы о чем-то говорили? Может быть, ее что-то огорчило?
– Какая ерунда! – негодующе воскликнула мадам Ружмон. – Что могло ее огорчить в моем предложении отправиться в кафе и выпить кофе гляссе? Мы пили его здесь и в школьные годы, и потом, во время оккупации, хотя к нам, бывало, приставали немецкие офицеры. Впрочем, некоторые из них были очень любезны! – По ее лицу скользнула легкая улыбка. – Я только напомнила об этом Одиль, как вдруг за спиной взревел мотоцикл, Одиль оглянулась, вскрикнула – и упала. Ее напугал не наш разговор, а мотоцикл! Ведь проезд мотоциклам здесь воспрещен! Но он появился так внезапно, что Одиль, наверное, решила, будто он нас задавит! Поехали, поехали, Мари! – раздраженно скомандовала она, и коляска свернула в ту же боковую улочку, куда только что проследовал ковер с мадам Бланш.
С Одиль Бланш. Одиль Беловой, а вовсе не Черновой, как того требовал сюжет «Лебединого озера».
Алена швырнула пиджак и рюкзак в антикварное кресло, рухнула в соседнее и нервно сцепила руки.
Зачем мадам представилась не своим именем? С какого, как любит выражаться писательница Алена Дмитриева, перепугу?
А вот именно что с перепугу: она заподозрила, что русская гостья этих Детур прочла странное письмо, и встревожилась, что кто-то проник в ее тайны. Но как это могло вообще прийти в голову? Ведь это произошло еще до панегирика дешифровальным талантам Алены. Она на глазах мадам Бланш вынула записку из кармана шортов, а что записка была туда аккуратнейшим образом положена за минуту до этого, мадам Бланш и заподозрить не могла!
Или могла?
Вот именно. И кодовые слова здесь – «аккуратнейшим образом».
Алена вспомнила, как мадам Бланш сжала ее руку с письмом, словно давала знак спрятать его от Жака. И Алена сунула в карман бумажный комок. Потом, когда начала его расшифровывать, хорошенько расправила. А убирая снова в карман, аккуратно свернула.
Именно этот свернутый листок она и подала мадам Бланш. И та не могла не догадаться, что бесцеремонная русская сунула нос в загадочное послание.
Так, сунула. И что?
Как поступил бы любой нормальный человек, если бы ему в руки попалась эта тарабарщина? Пожал бы плечами и сказал мадам Бланш, которая уверяла, что эта бумага для нее необычайно важна: «Какое смешное письмо! Зачем оно вам?»
Или: «Это же сплошная абракадабра! Неужели вы в ней что-нибудь понимаете?»
Или: «Ребенок какой-то пошутил, что ли?»
Алена же промолчала. Вернула письмо молча. При этом аккуратно свернув его, что явно свидетельствовало: она видела, что там написано.
