Беда в том, что французы очень доверяли маршалу Петэну. А он, встретившись с Гитлером еще в октябре 1940 года, первым назвал себя «коллаборационистом» – и этим как бы благословил сограждан на этот путь. Драматург Жан Кокто публично провозгласил: «Да здравствует позорный мир!» Почти никто не верил, что немцев удастся разбить, но поначалу было впечатление, что с ними можно как-то ужиться. И притом как-то так устроить, чтобы Франция перешла со стороны побежденных на сторону победителей. И еще в умах многих из нас дружба (пусть и далеко, далеко не равноправная!) с Германией означала единственный способ защитить Европу от СССР.
И русские эмигранты тоже так думали. Я это точно знаю! Я сама была среди них! Однако все переменилось, когда 22 июня Гитлер напал на Советский Союз.
Буквально в тот же день были арестованы очень многие русские – преимущественно те, кто занимался политикой, как Игорь Кривошеин, муж Нины, который сотрудничал с РОВСом
[45]. За ним пришли и увели: «Also schnell, los, los! Sie gehen mit! Los, los!» Разумеется, были арестованы все младороссы мужского пола, в том числе и Вовó Касинский. За ним, правда, не пришли – прислали повестку. Он мог скрыться, но не стал: опасался, что тогда будут арестованы его родители. Что ж, это был благородный поступок. Теперь надо было хлопотать если не об освобождении, то хотя бы о том, чтобы сделать условия содержания в Компьене – так назывался лагерь, куда всех увезли, – более нормальными. Надо было узнать, можно ли передать что-то, как это сделать…
Позднее выяснилось, что многих русских арестовали просто потому, что германские власти опасались, как бы они не присоединились к французскому Сопротивлению из мести фашистам за то, что те вторглись в СССР. А ведь еще в 1940 году де Голль по радио из Лондона призвал: «Сопротивляйтесь!» – и немало людей последовало этому призыву, так что у гитлеровцев были резоны опасаться.
М.К. позвонила мне и умолила пойти с ней на авеню Фош, 72, где находился штаб гестапо. Там было множество русских женщин, там мы встретились с Ниной Кривошеиной, которая прекрасно относилась к Вовó, помня те времена, когда он был в руководстве «младороссов», но ничего фашиствующего в нем не было. Она очень посочувствовала М.К. и предложила ей на днях поехать вместе на поезде в Компьень – уже стало известно, что там принимают передачи. М.К. отказалась. Она уже через меня уговорила моего мужа дать ей для этой поездки автомобиль: от станции в Компьене предстояло несколько километров идти пешком, она боялась, что ноги откажут. Муж мой, конечно, не отказал, но взял с меня слово, что поедем только мы с М.К., а больше я никого не возьму. Я пыталась отстоять хотя бы Нину, но он был решительно против: знал, что Кривошеин на плохом счету у оккупантов, и не хотел осложнений. Я долго чувствовала себя виноватой перед Ниночкой, хотя она отнеслась к случившемуся совершенно спокойно и объяснила, что уже нашла попутчицу.
Словом, мы отправились в дорогу уже через неделю после посещения авеню Фош, собрав немалое количество продуктов. между прочим, благодаря щедрости моего мужа, который был не по-французски тороват, а вдобавок понимал, что, если человек попал в беду, его надо выручать всеми доступными средствами. Он, кстати, тоже прекрасно относился к Вовó – видимо, только на меня его «элегантное обаяние» не действовало.
Бургундия, Мулян, наши дни
Конечно, предпочтительней было бы ехать в шлеме и в очках, но у Алены не имелось ни того, ни другого. Скорость больше сорока километров Mioche Renault не развивает, но и этого вполне хватало, чтобы заливаться слезами от бьющего в лицо ветра и трястись от волнения. Ездить самой, без Жильбера или Мориса, которые бы страховали каждое неверное движение, ей не приходилось ни разу, и сейчас она сама не понимала, как могла отважиться на такой безрассудный поступок. Впрочем, нашей героине вообще были свойственны отвага и безрассудство – особенно в острых жизненных обстоятельствах.
Так сказать, кураж на вираже.
«Главное, чего ради я все это делаю?» – тряслась от нервного смеха Алена, перебегая слезящимися глазами от указателя к указателю, чтобы не заехать куда не надо, как-никак дорога из Тоннера в Нуайер была ей совершенно незнакома. В исторический средневековый городок она обычно попадала из Муляна, но ехать туда сейчас – значит, потерять время, а Маршан, конечно, кинется ее преследовать, и куда именно он кинется, легко догадаться – прямиком в Мулян. Вот и пускай едет в Мулян. Туда ведут две дороги – через Френ и через Самбор. Не найдя Алену на одной, он, конечно, помчится на другую. Догадается ли, что она поехала в Нуайер? Наверное, рано или поздно догадается. Но за это время она кое-что успеет узнать…
Итак, вопрос: чего ради русская писательница, умница и красавица, рискует жизнью и свободой? Ведь за угон чужого средства передвижения и поплатиться можно! Неужели все из того же неуемного любопытства?
Нет. Любопытство – не главная причина, только одна из целого букета. Речь идет о судьбе реликвии, которая ценна не столько сама по себе – хотя и это немало, но именно как достояние русской истории. Хотя, если верны догадки Алены Дмитриевой, сама по себе эта реликвия утрачена навеки. А вдруг все-таки нет?
Что ж, будущее покажет, удастся ли выяснить истину. А пока надо постараться не заблудиться на многочисленных проселочных дорогах между Тоннером и окружающими его деревеньками. Указатели здесь, как неоднократно могла убедиться Алена, любят пошутить. На одной из ее любимых дорог, например, стоит столбик и табличка на нем извещает, что от Муляна до Анси пять километров. Но когда отмахаешь эти пять километров, обнаружишь, что до Анси надо еще два километра спускаться по крутой дороге. Словом, самое время выбросить из головы все не относящиеся к делу мысли и сосредоточиться на дороге. Каждые три минуты, когда за спиной взревывал автомобильный мотор, она оглядывалась не без испуга, готовая увидеть алую «Ауди» и рассвирепевшего Бати Маршана с газовой «береттой» на изготовку, однако мимо проносились совсем другие машины, и водители восхищенно махали растрепанной красотке, которая лихо трюхала в своем багги по живописной сельской местности.
И, заметьте, дотрюхала-таки до Нуайера!
Около городских ворот Алена притормозила, размышляя, куда держать путь: сначала в мастерскую Жака или сразу в медпункт, где, по всей видимости, до сих пор оставалась мадам Бланш. Тут она почувствовала, что силы иссякли окончательно. Кураж сошел на нет, и следовало поскорее его вернуть тем, о чем Алена давно мечтала, – вредным, вкусным и сладким. Вдобавок она не знала, где в Нуайере медпункт. Она въехала в ворота и буквально через двадцать метров остановилась около буланжери, то есть булочной, в которой работала мулянская соседка семейства Детур. У этой соседки была дочка Рашель, подружка Лизы и Тани, поэтому Моник – так звали пухленькую румяную булочницу – отлично знала Алену. Они расцеловались через прилавок, Алена взяла слоеную витушку с изюмом, порцию любимого мороженого «Ром розан» – тоже с изюмом (очень она любила изюм!), чашку кофе и села за столик здесь же, в крошечном кафе при булочной.
