Телефон офицера не отвечал. И – в груди кольнула тревога – Тарья тоже не брала трубку. Хиль, продолжая звонить, направился к придворному магу, чтобы тот открыл Зеркало к супруге. По пути Свенсену встретился Стрелковский, хотел что-то сказать – но комендант замка остановил его жестом. Трубка вдруг завибрировала от входящего вызова, и берман нажал на «ответить».
– Да.
– Свенсен, – раздался низкий голос Ольрена Ровента, и Хиль зарычал, уже понимая, что́ тот сейчас скажет. – Открой ворота, Свенсен. И жену получишь обратно.
– Ровент, – глухо сказал комендант замка Бермонт, – женщину щитом выставляешь? Отпусти ее, не по чести это.
– Не по чести ведьму иноземную на троне держать, – рявкнул Ольрен в трубку. – Жене твоей я ничего не сделаю, сидит дома, берегу, как свою. – Свенсен мрачно хмыкнул: Ровент уж пять лет был вдовцом. – Ребят твоих, правда, помяли, но все живы. И не вздумай штурмовать – уведу ее Зеркалом в Ровент, и больше никогда не увидишь.
– Она же беременна, Ровент, – рыкнул Свенсен. – Если что случится, я тебе легкой смерти не дам.
Ровент помолчал. Дети для берманов были священны.
– Открой ворота, – тяжело проговорил он. – Завтра с утра мы придем к замку, и, если ворота не будут открыты – не видать тебе жены, Свенсен.
В трубке раздались короткие гудки. Хиль выругался, перевел бешеный звериный взгляд на Стрелковского, и столько ярости было в его почерневших глазах, что Игорь отступил и медленно, внятно произнес:
– Спокойно, подполковник. Спокойно.
Свенсен зарычал, сжимая кулаки, отвернулся, уперся в стену ладонями, с трудом вдыхая и выдыхая воздух.
– Сколько у нас времени? – медленно и ровно, как у душевнобольного, уточнил Игорь Иванович.
Берман все так же тяжело, со свистом дышал, справляясь с выбросом адреналина.
– Жену, – прорычал он сипло, – Тарью…
– Хиль, – четко повторил Стрелковский – нужно было быстрее переключить коллегу на конструктив, – сколько у нас времени?
– Сутки! – рявкнул комендант. – Р-р-разорву ур-р-рода!
– Потом, – пообещал Стрелковский. – Надо ее вызволять.
– Берманов, – тяжело проговорил Хиль – глаза его медленно приобретали нормальный цвет, – учуют. А люди, если там есть берманы, не справятся.
– И что? – с едким сарказмом спросил Игорь. – Откроешь ворота?
Он видел, как опустились плечи мужчины, который его, Игоря, напополам мог бы разорвать. Воистину любимые женщины делают нас слабыми. Слишком хорошо он помнил свое состояние после того, как не уберег Ирину.
– Не открою, – глухо ответил берман. – Я не предам… я клялся. Тарья не примет меня, если я пойду против чести, не будет жить с опозоренным мужем… Даже если ее унесут в Ровент, она будет жива, и я рано или поздно приду туда и выжгу за нее все огнем. Тарья поймет… должна понять, – он мотнул головой в отчаянии. – Если не посчитает, что я трус, который недостоин быть с ней. А открыть ворота – все равно ведь будем биться за каждый метр, и людей моих погибнет куда больше. И Демьяна они похоронят, и ее величество пострадает.
Игорь одобрительно сжал подполковнику плечо. Он не стал спрашивать, что бы Свенсен делал, если бы жене угрожала смерть. Не надо давать силы личным демонам.
– Если мы основной вопрос решили, Хиль, и время у нас есть, будем думать, как освобождать твою жену. Но сначала зайдем к королеве. У нее уже полтора часа как собрались их величества Инландер и Блакори. Если все прошло успешно, то Ровенту теперь придется иметь дело с самим Бермонтом.
– Если бы Демьян ожил, – тяжело сказал Свенсен, – то весь замок уже бы об этом шумел.
Он оказался прав. У входа в королевские покои их встретила капитан Дробжек. Покачала головой на молчаливый вопрос, удивленно покосилась на рыкнувшего от разочарования Свенсена. Открыла двери и тихо спросила, могут ли войти подполковник Свенсен и полковник Стрелковский.
– Да, – раздался сухой голос королевы. Игорь Иванович, увидев ее, первый раз за все время ощутил порыв прижать дочь к себе, утешить, пожалеть. Полина выглядела не просто измотанной – казалось, что это у нее тяжелая болезнь, а не у Демьяна. Но одета королева была как на выход: темно-зеленое, почти черное платье, только подчеркивающее бледность губ и синяки под глазами; укороченные рукава – так, чтобы видны были обручальная и венчальная пары; прическа, принятая у берманок, – две косы, оплетенные вокруг головы. Высокая, исхудавшая, уставшая. Словно ей лет тридцать, а не восемнадцать. Нет… почти девятнадцать. Завтра у нее день рождения. Двенадцатого декабря.
– Ничего не получилось, – сказала Полина ровно. Похоже, она даже не плакала.
– Вы куда-то собрались, ваше величество? – поинтересовался Стрелковский.
– В пресс-центр, – так же безжизненно ответила королева. – Я распорядилась собрать срочную конференцию. Обвинения, которые выдвинул этот… Ольрен, нельзя оставлять без ответа, хоть и не по рангу мне пикироваться с ним. Но я это сделаю не для него, а для людей Бермонта. Сопровождение мне не нужно, господа. Я справлюсь сама.
И она, распрямив плечи, прошла мимо молчаливых мужчин, погладила каменного медведя по спине и вышла в коридор, не обращая внимания ни на Люджину, ни на застывших, все слышавших гвардейцев.
* * *
В пресс-центре было людно. Журналисты тревожно шептались, гудели установленные камеры, раздавались щелчки фотоаппаратов. За длинным столом уже сидели министры в полном составе, старейшины. Ждали только ее. И королева, вздохнув – на улыбку сил не было, – вышла к людям, удержалась, чтобы не начать моргать от болезненно резанувших по глазам вспышек, и села на свое место. Ледяным взглядом осмотрела зашумевших репортеров – те с изумлением обсуждали то, как изменилась ее величество со свадьбы, превратившись из цветущей красавицы в изнеможенную женщину. Воцарилась тишина.
– Приветствую всех собравшихся, – произнесла Полина с едва слышимой неуверенностью. – Для начала я отвечу на главный вопрос. В день свадьбы действительно произошло несчастье и мой муж оказался на грани жизни и смерти.
В пресс-центре стояла мертвая тишина – никто после этих слов не рискнул издать ни звука.
– Мы надеялись, – продолжала Полина, и голос ее окреп, хотя она заметно волновалась, – что сумеем быстро справиться с болезнью, не предавая этот случай огласке, чтобы не добавлять гражданам страны лишних тревог. К сожалению, этим решили воспользоваться кланы. Но король жив, – четко проговорила она, – и, пока он жив, мы будем бороться за него. Что касается обвинений в том, что именно я заразила его ради власти. Это смехотворно. Думающий человек поймет, что я, как принцесса дома Рудлог, на своей родине была полновластной госпожой причитающихся мне по титулу земель, которые сравнимы по размеру с Бермонтом. И если бы я хотела власти, я бы осталась там. Но я люблю своего мужа и только ради него согласилась принять обычаи и традиции берманов, стать ему покорной женой. И не будь он королем, я бы все равно вышла за него. Ради Демьяна я отказалась от своей родины и назвала Бермонт своим домом.
