Герцогиня сидела в кресле в том же платье, в котором была у него. Видимо, в гостиной. Играла какая-то старая музыка, а она рыдала, и, видимо, уже давно. И пила. Рядом, на маленьком столике, стояли пузатые бутылки, в пальцах ее дымилась сигарета, вставленная в мундштук.
Зрелище было тягостное.
Свидерский выругался и шагнул в комнату через Зеркало. Кажется, она даже не удивилась, увидев его. Подняла мутный взгляд, отсалютовала бокалом, затянулась и запила дым алкоголем. Сейчас, с потеками туши – но аккуратно держащейся алой помадой, – она выглядела жутко несчастной. И все равно красивой.
– Как видите, – язык ее заплетался, – у меня тоже есть ликер, лорд Свидерский.
– Где ваши дети?
Катерина наливала себе еще.
– В саду, – сказала она пьяным голосом. Руки дрожали, Катерина пролила мимо бокала и всхлипнула. – Няня заберет. Чего надо?
– Пришел предложить вам работу, леди Симонова.
Она пожала плечами, снова выпила и забросила ногу на ногу. Платье задралось, обнажив бедро и чулок на подвязке.
– Я передумала. Уходите, – женщина вдруг огляделась, взгляд ее просветлел. – Что вы вообще тут делаете?
– Нет, не передумали, – сказал Алекс резко, игнорируя вопрос. – Сейчас мы будем трезветь, а потом поговорим.
Он подошел ближе, помахал рукой, разгоняя дым, – и она неожиданно сжалась, забилась в кресло, подтянув под себя ноги и согнувшись. И тут же вспыхнула злостью.
– Проваливайте, благодетель! Вон отсюда!
– Вон, вон, – пробурчал ректор, отнимая у нее бокал. – Как вы будете работать, если привыкли приказывать?
– Я не буду у вас работать, я же сказала, – сквозь зубы проговорила герцогиня. – Это слишком большая честь для вас. Отказались, и прекрасно. С-создам свой женский журнал, да?
– Протрезвеете и повторите, – сказал он терпеливо. – Где ванная? Сами пойдете, или вас отнести? Да прекратите вы напиваться, ваша светлость!
Она схватила бутылку и демонстративно сделала несколько глотков. И послала его. Матом.
Алекс вздохнул, схватил Катерину на руки и понес в коридор. От нее сильно пахло алкоголем и сигаретами, она вопила, извивалась, но потом затихла и приглушенно зарыдала ему в плечо. Двери пришлось открывать ногой – так он познакомился с детской, с маленькой библиотекой, в которой стояли нераспакованные ящики с книгами, с кабинетом. И со спальней. Где находился вход в ванную.
Александр сунул ее светлость под душ прямо в одежде, включил воду – она завизжала, а потом вдруг как-то смиренно замерла, обхватила себя руками и опустила глаза. И молчала, даже не пикнула, когда он водил перед ней руками, запуская заклинание, очищающее кровь от токсинов – человек при этом сильно потел, поэтому нужна была вода. Много воды. Герцогиня вдруг захрипела – уходил спирт, наступало обезвоживание – и стала жадно ловить ртом теплую воду, глотая и захлебываясь.
После она, протрезвевшая, ледяным тоном приказала ему удалиться.
– Если вы готовы приступить к работе завтра, – сказал Алекс, когда герцогиня вышла из ванной, переодевшись в теплый и толстый халат, – то жду вас к девяти утра. Наталья Максимовна все покажет. Возьму на полгода. Но не расстроюсь, если уйдете раньше.
– Не думайте, что я буду благодарить, – сухо проговорила она, – не буду. Я еще подумаю. Мне не нравится ваш стиль собеседования.
– Подумайте, – усмехнулся Алекс. – До завтра время есть.
После ухода лорда Свидерского Катерина Симонова еще долго сидела в своей спальне. Расчесывала мокрые волосы, думала, приходила в себя. Состояние было самое смятенное. Ей было горько и стыдно, тоскливо до слез – и никого не было рядом, чтобы пожаловаться, обнять, расслабиться. Зато в гостиной ждала недопитая бутылка. Никогда не отказывающий друг – алкоголь. Такой же теплый, как и объятья любящего человека, такой же отзывчивый и безотказный.
Но она все-таки не притронулась больше к ликеру. Приказала проветрить гостиную и убрать все бутылки из дома.
Сколько раз она уже делала это – и не выдерживала, покупала новые, стоило только произойти чему-то, что выбивало ее из колеи. Сколько раз она говорила себе, что не хочет, чтобы дочери запомнили из своего детства не только нелюбящего и поднимающего на них руку отца, но и вечно пьяную мать. Напоминала себе, что нужно быть сильной ради них, нужно жить дальше, – и все равно пила. Пила, чтобы заглушить боль и ощущение собственной ничтожности. Беззащитности. Уязвимости.
Катя снова и снова прокручивала утренний разговор и вечерний визит Свидерского. И, несмотря на обиду, стыд и раздражение, была благодарна ему. За трезвость. За то, что не будет опять потерян вечер с дочерьми. И за то, что он все-таки уступил.
Но теперь при мысли о выходе на работу – туда, к нему, видевшему ее и в парадном сиянии, и в жалком состоянии, способному разрушить хлипкий, с трудом восстанавливаемый мир одной фразой, – Екатерина ощущала настоящую панику. И посоветоваться было не с кем. Хотя… нет. Было с кем.
– Мне он казался человеком спокойным и рассудительным, – хмуро сказала Марина, когда Катя позвонила ей поздним вечером. – Даже подумать не могла, что он упрется. Нет, какая наглость, а? Мало того что обошелся с тобой, будто ты милостыню просить пришла, так еще и ворвался в дом… это уже не говоря о разнице в статусе.
Катерина рассказала ей все. Хотя ей было дико стыдно – и она ждала, что подруга скажет что-нибудь уничижительное по поводу ее пристрастия. Но Марина словно не обратила на это внимания. Она негодовала и бушевала, а Кате от этого возмущения, от поддержки – пусть по телефону – становилось легче. И веселее.
– Ладно, Мариш, – вздохнула она, когда принцесса прекратила ругаться. – Я сама виновата. Не сдержала эмоций, начала его шантажировать…
– Катюш, родная моя, – вдруг очень серьезно проговорила Марина. – Послушай меня, только не закрывайся, а постарайся воспринять. Когда я в скорой работала, нас часто вызывали на бытовуху. Там мужья жен били… – Катя сжала зубы, – …до кровавых соплей. И вот что удивительно: большинство из них отказывались писать заявление. И твердили: я сама виновата. Я его спровоцировала, а он, бедненький, был уставший, злой, голодный, болеющий, на работе проблемы, суп недосолила, тапочки не вовремя принесла… Это какое-то общее свойство у жертв насилия – они живут в закрытом мирке, где все поставлено с ног на голову и в котором они начинают верить, что можно быть виноватой в том, что тебе нос сломали или глаз подбили. Нормальный мужик даже в бреду руку на женщину не поднимет! Ты ни в чем не виновата. Ни в чем!!!
– Ну, он меня не бил, – улыбаясь Маринкиной горячности, возразила Катя.
– Он тебя обидел, – зло отрезала Марина. – Кэти, я понимаю, ты просишь совета. Но, честно, я бы к нему не пошла. И финансирование бы прекратила, из принципа. Подруга, – заговорила она с воодушевлением, – а давай я Мартина попрошу тебя взять? А? Он добрый, веселый и хороший. Тебе с ним комфортно будет. Лучший мужчина на свете, точно тебе говорю!
