Людвиг Рибер встретил медведя на пороге своего дома – словно знал, когда нужно выйти навстречу. Кивнул, развернулся и пошел в дом.
– Поспишь сегодня здесь, – сказал он, оглядывая мрачного бермана. – Одевайся, я тебя накормлю.
– Я должен выйти сейчас, чтобы добраться до столицы, – Эклунд не двинулся с места. – Давай свое зелье, и я пойду. К утру доберусь до станции и сяду на поезд.
«Не хочу оставаться в жилище проклятого колдуна», – так это звучало. Темный понял, улыбнулся.
– Я отправлю тебя в Ренсинфорс Зеркалом. А сейчас одевайся. Зелье получишь завтра.
Берман рыкнул, ощерив клыки, но сдержал себя. Достал из узла одежду, обувь.
– Зачем тебе это? – спросил он после того, как разделил с колдуном его скудный ужин. Неудивительно, что Рибер так уминал Марьянкин хлеб в прошлую встречу – у самого колдуна стол был небогатый: консервы, разогретые на плите, сухари, чуть подгоревшая каша.
– У тебя свой долг, у меня – свой, – ответил Людвиг Рибер, вычищая тарелку. – Ты рискуешь собой, я – всем миром.
Больше они не разговаривали. Темный долго мыл посуду, отскребая пригоревшую кашу, выключил свет и лег спать.
Глава 4
4 декабря, воскресенье – день свадьбы принцессы Полины-Иоанны Рудлог
Марина
За дверями в покои Полины творилось священнодействие. Сновали туда-сюда горничные, необычайно торжественные и деловитые – но, как я могла заметить, иногда мечтательно улыбавшиеся. Там гудели голоса, то веселые, то успокаивающие. Улыбались все, даже охранники у дверей Пол.
Мы, сестрички будущей королевы Бермонта, периодически выскакивали из своих покоев, надеясь заглянуть в открывшиеся двери. Поля строго запретила появляться во время процесса ее преображения, но любопытство отказывалось сдаваться.
У меня в гостиной уже сидели Алинка и Каролина. Мы были одеты в красные платья, простые, с длинными пышными юбками и длинными рукавами, и как это ни смешно, но Каролинка, накрашенная и причесанная, выглядела старше нас с Алиной. Ани, уже переодетая, и сейчас нашла себе дело – оставалась у себя в покоях, непрерывно созваниваясь с подчиненными.
– Мы похожи на ягодки брусники, – сказала я ехидно, оглядев нашу троицу. – Или на девочек-вишенок с детского утренника. Издалека будет видать. Хорошо хоть, в Бермонте традиция выходить замуж на закате, а не рано утром. Все без спешки отоспались, оделись, накрасились. К тому же принимающая сторона неплохо экономит на пропитании гостей – все успеют пообедать и не будут взирать на новобрачных голодными и жалобными глазами.
Кажется, я тоже нервничала – за сестру. Нервничала и болтала всякую ерунду. Каролина снисходительно посмотрела на меня и снова уставилась в зеркало – она подкрашивала губы.
Алинка подняла на меня рассеянный взгляд и нахмурилась, пытаясь понять, о чем речь. Сестричка сидела с учебником, что-то бормотала себе под нос и в реальность возвращалась с трудом.
– Полли, наоборот, возмущалась, – возразила она занудно, – ругалась, что вышла бы замуж спросонья и не успела бы понервничать, а тут целый день ждать – с ума сойти можно.
Я хотела ответить, что даже сумасшествие не убережет сестрицу от династического брака, но тут в дверь постучали, вошла горничная Полинки и сделала книксен.
– Ее высочество велела позвать вас, – сказала она, раздражающе улыбаясь, – она одета.
– Ну наконец-то, – пробурчала я, вставая. Каролинка ловким броском обогнула меня и кинулась к двери – только взметнулись красные юбки. Я подошла к Алинке, снова уставившейся в учебник, и щелкнула ее по носу.
– Пора, ребенок. Пошли перенимать опыт. Это и нам когда-нибудь грозит.
– Если я доживу, – сказала она уныло, захлопывая книгу.
Двери в покои Пол были открыты, но невесту закрывала застывшая на пороге Каролинка. Я обошла ее и тоже оцепенела. Эта высокая, прекрасная и взрослая женщина, чуть бледноватая, с огромными голубыми глазами и светло-русыми волосами, убранными в простой узел на шее, просто не могла быть нашей пацанкой Полиной. В ее гостиной тонко и нежно пахло розами и свежеглаженой тканью, чистотой и волнением.
– Ну что вы молчите? – с нервной улыбкой спросила она, суетливо поправляя юбку платья. – Все плохо, да?
Ах, какое это было платье! Если мы были просто брусничками, то Полина – лесной брусникой в сочной траве. Пышная юбка от талии до пят казалась пушистой – так искусно были собраны в волны многочисленные слои шифона, так ложились они один над другим пенным прибоем. Струящийся пух платья, снизу темно-зеленый – как хвойные и мшистые сопки Бермонта, – поднимался до середины голени и останавливался опояском оттенка старого золота. Выше пенные волны шифона переходили в спелый клюквенный цвет, перехваченный на поясе тем же старым золотом. Этого же ягодного цвета были и лиф, целомудренно закрывающий грудь и плечи – в узком вертикальном вырезе мелькала светлая кожа, – и длинные рукава платья.
Ошеломительно.
Обручальная пара на левой руке и простые серебряные серьги – вот и все украшения. Большего Полине не было нужно – все равно драгоценности никто не заметит. Будут смотреть только на нее.
– У меня просто нет слов, – призналась я, чувствуя, как внутри все расклеивается и к глазам подступают слезы. – Мне жалко тебя отдавать, Поля. Ты такая непривычная… и красивая. Очень красивая!
Она улыбнулась неуверенно, вдруг скривила губы и шмыгнула носом.
– Только не плачьте, выше высочество! – с тревогой попросила статс-дама Сенина. Она, оказывается, тоже была здесь, но я ее просто не заметила. – Весь мир ждет вашей свадьбы, негоже идти на нее с красными глазами. Будут потом говорить, что вы ее не желали.
– Не буду плакать, – заверила Полина. – Я жду больше целого мира, поверьте.
Марья Васильевна улыбнулась с гордостью, как будто рассматривала картину, вышедшую из-под ее руки, и покинула комнату.
Полина Рудлог
– Страшная женщина, – тихо поделилась Полинка. – Мне кажется, что если, не дай боги, я упаду там в обморок, она потащит меня на себе.
Я хихикнула, и это мгновенно разрядило обстановку. Мы полезли обниматься, осторожно, чтобы не испачкать друг друга помадой, хвалить друг друга, приободрять. Я только что осознала: в наш дом сестричка больше не вернется. Будет приезжать, гостить, возможно, сбегать к нам выпить чаю и поболтать, но жить она навсегда уходит в другое место. В другую семью.
Слезы опять зацарапали изнутри, и, как назло, закурить было нельзя – не в покоях же Полины. Да и берманы очень чувствительны к запахам. Придется потерпеть.
– Как ты себя чувствуешь? – задала я банальнейший из вопросов. Пол, придерживая юбки руками, прошла в сторону туфель, надела их, став еще выше и величественнее. Она ярким пятном отражалась в окне – там уже наступал зимний сумрак.
